Все, как у всех - стр. 6
Она сняла очки – модная оправа от Роберто Кавалли, покупали в Риме – и легонько помассировала виски и уголки глаз.
Потом долго протирала стёкла и, наконец, спросила:
– Почему не пьешь? Остынет. – Она не переваривала теплый капучино, всегда просила принести "погорячее".
Привычно развернула крошечный квадратик молочного шоколада , осторожно опустила в чашку. Называла это "побаловать себя". Он знал наизусть ее многие привычки из той, прежней жизни и новые, появившиеся уже здесь.Они были вместе уже так давно.
– Знаешь, Лера, – начал он,не притронувшись к кофе.
– Знаю, – немедленно откликнулась она. – Давно.
Он опешил.
– Да, – продолжала она.– Ты хочешь спросить, почему молчала? Ну, во-первых, ждала, чтобы дети закончили школу, потом – чтобы вернулись из армии. Я не имела права так поступать с ними, вешать на них наши проблемы, пока они там…Она неопределенно взмахнула рукой. – Ты же знаешь, какой Ленчик, ну, а Давидка – вообще…
Да, он знал своих детей, знал, каким ударом будет для них это известие.
– Вот и хотела потянуть ещё немного. Но сейчас я поняла – нельзя жить во лжи, – она пригубила остывший кофе, поморщилась и повторила четко и раздельно:
– Нельзя жить во лжи. Я объясню им все сама.
В машине они молчали. Так и ехали час с лишним в абсолютной тишине.
Он выгрузил ее чемодан из багажника, предложил проводить до двери, но она отказалась.
– Четыре колеса – сами едут, сами правят, сами к бабушке доставят.
Он сам покупал ей этот чемодан, лёгкий, красивый, вишнёвого цвета с матовой черной окантовкой – специально для конференций, чтобы ей было легче, когда его нет рядом.
– Ладно, пока, – она легко помахала рукой. – Встретимся у адвоката. Я думаю, что проблем у нас не будет. Завтра я подаю на развод. Скажем на суде, что не сошлись характерами.
Он не помнит, как доехал домой – в этот жуткий район южного Тель-Авива, в эту убогую квартирку, в которой хозяин давно обещал побелить стены, сменить трисы и починить кран на кухне. Это был сумасшедший контраст с той квартирой, в которой он жил уже больше трёх лет. Но ему было хорошо там, где была Лиз. Тепло и уютно. Когда душа не рвалась никуда,а просто чувствовала себя дома, словно укрытая чем-то тончайшим, невесомым и необыкновенно теплым.У его мамы был когда-то такой ажурный пуховый белоснежный платок, который назывался "паутинка".Практически невесомый,с лёгкостью проходящий через кольцо,он приятно согревал плечи.
Лиз тоже согревала – легко и невесомо – одним своим присутствием.
Вот и сейчас – она ничего не спросила, почему он припозднился после работы, лишь кивнула, как обычно: