Все грани осени - стр. 22

В этот момент гибрид датского профессора с унылым бассетом заметил его и отключился от Насти. Глаза его вспыхнули неподдельным восторгом.

– Ааааааааааааааа, – протяжно сказал он дрожащим тонким голосом, указывая пальцем на Андрея Юрьевича. – Аааааа! Тата! Тата!6

И обхватив голову руками, присел на корточки, словно его подкосило внезапно обрушившееся на него счастье.

– Тата!

Андрей Юрьевич за все время этой встречи не произнес ни единого слова, как его ни старались расшевелить. Тогда с ним стали обращаться как с марионеткой: поднимали его руки для объятий, ставили в нужную позицию для съемок, растягивали губы пальцами, заставляя улыбаться, еще и еще раз разводили его руки для объятий со страшным незнакомцем, ставили рядом. Он подчинялся. Ему было все равно, потрясение уничтожило его. Молчал он и в машине, когда они ехали назад. Он честно старался, но слова где-то застревали, сипели в гортани. Дар речи вернулся к нему лишь через несколько часов. Все это время он провел в гостиной на диване, свесив руки с колен и уставившись в пол, не реагируя на внешние раздражители. Вокруг царила тихая паника. Они испуганно перешептывались, не вызвать ли «Скорую» со смирительной рубашкой и ходили вокруг него на цыпочках. Наконец он очнулся, удивляясь, почему жив до сих пор.

– Яна, ты еще в Москве знала, что он идиот? – спросил он, впервые назвав Яну Львовну на «ты» и по имени. Голос срывался, вибрировал, но был тих и кроток. Простой интерес. Зачем? Он хотел знать, зачем его привезли и сознательно втравили во все это? Что у них за кино такое?

– Ваш сын не идиот, а олигофрен. Это всего лишь неспособность к независимой социальной адаптации, легкая степень слабоумия7.

– Хорошо, неспособность. Так знала или нет?

– Знала, – сказала Яна Львовна. – А что это меняет? Карел все равно остается вашим сыном. Хотите спросить, почему мы заранее вас не предупредили? А вы бы тогда к нему поехали? И потом, вы ведь не артист, сыграть не сумеете, а нам нужна была в кадре ваша настоящая первая реакция. Мы снимаем документальное кино.

– Настоящая первая реакция, – задумчиво повторил он своим новым, необычайно кротким голосом.

– Да, настоящая первая реакция.

И тут он бросился ее душить.

Во второй половине дня, сразу после съемок, старый красный Микробус кукольной мастерской Петры Новаковой медленно выехал со двора и свернул на дорогу, ведущую в Прагу. Петра Новакова сама сидела за рулем. В кабине стоял нежный цитрусовый запах духов. Петра обожала духи с цитрусовыми нотками. На ней была короткая синяя куртка-безрукавка, серый свитер, туго обтягивающий грудь, серый с искоркой шарфик, джинсы в обтяжку и белые кроссовки. В ушах болтались овальные белые колечки. На прическу она обычно тратила минимум времени и сил, поэтому волосы были просто собраны в пучок. На макияж не тратилась совсем. У нее было худощавое приятное лицо, небольшие ясные глаза и прямой нос с горбинкой. В ее гардеробной висело девять шарфиков разных оттенков серого цвета. Серый с розовым отливом, серый с голубым, нежный серо-сиреневый. Она была практична до мозга костей мягкой незлобной практичностью. Ее единственный сын Филипп второй год учился в Париже на скульптора, и она во многом отказывала себе, чтобы оплачивать его обучение.