Время животных. Три повести - стр. 5
– Боюсь, что одним штрафом он не отделается, – выразил серьёзные сомнения Санькин отец. – Тут хулиганкой несёт, а уж 15 суток – так, это как с куста!
– А что делать-то, бать? – с надеждой, словно это он лично заблевал областное управление внутренних дел, спросил Санька.
– Только ждать и надеется. – Не раздумывая, проговорил папа Федя. – Там же наверняка всё просматривается. Об этом, думаю, уже и сам генерал знает! Так бы сунуть четвертной какому-нибудь начальнику патруля – и дело в шляпе. А тут такой конфуз! Да вы, я тут слышал, их этого… с холодной головой и потными руками в гомика вырядили. Твоя, блин, идея?
– Так, ты сам, батя, мне тут всю плешь проел их аморалкой! – С обидой вскинулся Санька. – Ленин сразу с несколькими бабами спал, брата Кагановича за какие-то извращения упекли, Коллонтай в деталях рассказывала своему мужу – революционному матросу, как её имел Троцкий, а последыш того же Дзержинского Берия вообще школьниц портил, гнида. А тут, вишь, выпили, расслабились… да и надоели они все со своими баснями про мораль да этот… как его… социалистический образ жизни. И сами совокупляются, как кролики. Цыпа вон нашего мастака с завучем по воспитанию в инструменталке застукал за этим делом. Она больше всех про целомудрие квакала, а тут от кайфа едва тиски из стола не вырвала. А ведь замужем, и дочка школу заканчивает. И у мастака – семья. Ну, хоть бы помалкивали про семью и детство, раз между ног свербит! Вы вон с матерью хоть и выпиваете, но разве когда так поступали? И никакой морали я от вас ни разу не слышал! Папа Федя благодарно потрепал сына по плечу, подлил ему пива, отрезал сыра и отправился на кухню ставить чайник. А Санька, ощутив сразу головой и пузом некоторое облегчение, пошлёпал босиком в ванную – чистить зубы и ополаскиваться прохладной водой.
Однако, вместе с холодной водой в сток ванны почему-то ушло и выпитое Санькой пиво. Поэтому за кухонным столом Санька вновь потускнел лицом и почти ничего не ел. Его подташнивало и штормило, словно он подставился на крохотном ялике под крутую волну пролетевшей рядом «Кометы». Он пытался сосредоточить взгляд на каком-нибудь кухонном предмете, но уже через секунду – другую предмет этот либо раздваивался, либо вообще превращался в какую-нибудь гримасу из прошлого. И Санька, холодея нутром, созерцал то хитрый оскал своего классного руководителя Ваньки, то мучнистый бюст донимавшей его замечаниями в дневник учительницы химии Занозы, которая вместо серы говорила «сери», а вместо Смыков – «Ыков», хоть Санька не раз и замечал ей, что на «Ы» русские слова не начинаются, а он, Смыков, в отличие от неё, Занозы, – русский. В ответ она записывала ему очередное замечание классному Ваньке, тоже коверкающему половину русских слов, а на словах добавила, что его ученик из неблагонадёжной семьи (в школе знали, что Санькин дед не раз сидел) – уже в пятнадцать лет законченный националист и в девятый класс брать его не годится. После таких жалоб Ванька сладострастно оставлял Саньку после уроков, чтобы несколько раз задавать один и тот же вопрос: «Смыков, ты доволен советской властью?». Санька отвечал, что вполне, с чем классный рьяно не соглашался: «А я, Смыков, считаю, что ты недоволен советской властью!». Однажды, незадолго до окончания восьмилетки, в ходе одного из таких допросов Санька не выдержал и заехал Ваньке в ухо. Классный, конечно, из чувства стыда жаловаться директору не стал, но в девятый класс Смыкова, конечно, не взяли. И даже в техникум с выданной ему характеристикой поступать было бесполезно. Санька даже плакал от несправедливости, потому что учился он неплохо, особенно по истории, литературе и географии, черчению и физкультуре. А уж как не чаял в нём души учитель труда Виктор Михалыч по прозвищу Резьба! Он всегда назначал Саньку своим помощником, и они вместе натаскивали мальчишек – Санькиных одноклассников – на слесарном и токарном станках, ни мини-пилораме и за рубанком, фуганком и иными столярными инструментами. Да и в баскетбольной команде школы Санька был очевидным лидером, и на школьных вечерах он играл на выбор: хоть на бас – гитаре, хоть на ритме, хоть на ударных. И, тем не менее, ему родная школа, как выразился папа Федя, «вставила в задницу волчий билет!». И пошёл Санька в ПТУ на слесаря, успокоенный соседом-работягой с третьего этажа, что слесари шестого разряда получают на его заводе больше полковников и профессоров – до тысячи рублей и, между прочим, каждый год ездят в ГДР, Польшу и даже Югославию, где практически капитализм и «даже есть проститутки». Папа Федя про югославских проституток ничего не слышал, но согласился, что, во-первых, человеком можно стать и на заводе, а во-вторых, что проституток гораздо больше в аккурат среди интеллигенции, и что не зря даже нередко говоривший дельные вещи Ильич, называл нашу интеллигенцию «говном». «И вообще, – заметил сыну изрядно потрёпанный жизнью отец, – институт можно окончить и после армии. Пойдёшь после дембеля на подготовительные курсы, где стипендию платят и где советскому солдату поступление на первый курс гарантировано. И учиться ты будешь не как семнадцатилетние засранцы, а вдумчиво, с прицелом на конкретную профессию и вообще карьеру. Не ссы, сынок, и ты увидишь на небе свою звезду!». О, если бы только предвидеть, что всего через несколько лет не будет на этом свете ни советских солдат, ни самого советского государства! И вот сейчас Санька, болезненно вспоминал об этом и, кое-как преодолевая дурноту, пытался избавиться от назойливых гостей – уродцев из своего недавнего прошлого. В конце концов, папа Федя тяжело вздохнул и достал из холодильника запотевший графинчик: