Время Оно - стр. 30
– Вот так совет! – горько усмехнулся богатырь. – Да я, если хочешь знать, и сам-то весь, целиком, заложен и перезаложен...
– Весь, да не весь, – возразил побирушка. – Есть у тебя для заклада такое, чего никто на земле заложить еще не додумался.
– Это что же такое будет?
– А слава твоя – добрая и худая! Вот ее и заложи. Она дорого стоит.
Жихарь поднял голову к небу и стал раскидывать мыслями. В самом деле, ни о чем подобном он покуда не слышал: люди в крайности, бывало, закладывали не только себя, своих жен и детей, но и самое душу, а вот славу... Что ж, слава, как и деньги, дело наживное, а на свободе он себе скоро новую доспеет...
– Вряд ли нынешняя моя слава на большие деньги вытянет, – сказал он нищеброду, хотя говорить-то уже было некому: не сидел больше побирушка под бревнами, сгинул, словно испугался, что пожалеет Жихарь о своей щедрости да отберет денежку назад.
Стоило бы, конечно, потолковать с Окулом Вязовым Лбом – тот, несмотря на прозвище, весьма был рассудителен в трезвом виде. Но кузнец с утра отправился на болото выкапывать железные слитки, ржавевшие там с прошлой весны. Железо после болотного лежания при ковке становилось на диво гибким и прочным, поскольку всякая дрянь из него выходила вместе со ржавчиной.
Пришлось богатырю жить своим умом, и ум этот подсказал, что медлить не стоит, что скоро уже наступит Меженный день, самый длинный в году и самый подходящий для начала боевых действий; а после этого дня затеваться с долгим походом уже нечего.
Браться за топор кабальный работник уже не стал, зашагал обратно в кабак.
На постоялом дворе растянуты были веревки. На веревках проветривались и сушились дорогие, вышитые золотой канителью и жемчугом одежды Сочиняй-багатура – степной витязь тоже подзадержался при зеленом вине, да и поиздержался. Только лошадей, верховую и заводную, да лук со стрелами, да саблю, да звонкий кельмандар о двух струнах Жихарь не позволил ему прогулять, памятуя о собственной тяжелой науке: посадил хмельного багатура верхом, укрепил для верности ремнем да стеганул как надо конька хворостиной. Стегать чужого коня среди воинов считается великим оскорблением, но багатур ничего не заметил, да ведь и не тот случай был, чтобы блюсти вежество.
Под веревками лежал на багатуровой же расшитой кошме румяный Бабура, ругался и воевал с блохами, в изобилии ту кошму населявшими, и приглядывал, чтобы прохожий человек не сковырнул жемчужину с шелкового кафтана либо не вытянул золотую канитель из богатых шаровар.
– Чего воротился, тунеядец, ненажора? – поприветствовал Бабура бесправного батрака и поймал очередную блоху. – Дело стоит, а ты гуляешь... Придется на тебя еще один начет сделать!