Время нечисти. Мистические истории - стр. 2
Опять не смогла. Ни словом, ни делом. Как всегда. Бездарь… Правильно её все ненавидят. Только и может, что каркать, как тупая ворона.
Зачем ей вообще было являться на этот свет? Всем мешает, всем чужая, лишняя. Ещё и уродина. В школе вечно как-нибудь обзывают. Нынешней осенью, вот, придумали новую кличку – «Три-дэ»: «Достопримечательность Девятого „Д“ и такая уродина, будто её для криповой игрушки отрендрили». Тощая, ноги кривые, руки-крюки постоянно всё роняют, голова на худой длинной шее кажется карикатурно огромной, растрёпанные лохмы, уши – лучше вообще про них не думать… Что б ей было не помереть, едва родившись?
Мать рассказывала, как намучилась, пока Катя была маленькой и всё время болела. К пяти годам едва научилась ходить, до шести с трудом говорила. Комиссии, логопеды, массажисты, неврологи, дефектологи – к кому только мать не водила своё маленькое тощее затравленное горюшко. Думали поставить диагноз «умственная отсталость», отправить в спецшколу. Но в шесть с половиной лет Катя вдруг заговорила, сама выучилась читать и писать. И вязать. Больше всего на свете ей нравилось сидеть где-нибудь в углу и разбирать спутавшиеся пасмы пряжи, сматывать их в клубки, раскладывать по цветам. Когда мать наконец-то разрешила взять в руки спицы, из-под них потёк нескончаемый поток полотна. Мать сначала обрадовалась бурному прогрессу. Но потом увидела, что, несмотря на все её старания научить дочь вязать что-то осмысленное, из-под спиц выходила такая несуразица, что становилось даже жутко. Мать снова принялась в отчаянии таскать дочь по врачам. Перед самой школой доктора сошлись на каком-то диагнозе, но посоветовали вести ребёнка в обычную школу: инклюзия, развивающая среда, социализация и ещё много умных слов запомнила и вплела в свои узоры Катя.
Горячо… Душно и горячо…
Нить свивается, скручивается, складываются петли, нанизываются на деревянную спицу, соскальзывают с лакированного кончика, скрещиваются в непонятном порядке. Тонкие пальцы двигаются быстро, неровно, глаза полузакрыты, под бледными веками мертвенно мерцают белки…
Она снова видит багровое на белом. Белое на багровом. Почему ей так важно было предупредить Кольку? Что ей за дело было до него? Он был ей никто. Как и все остальные. Он не видел её, не замечал. Может, в этом дело? Не обзывался, не доставал, не доводил, не приводил дружков из параллельного класса – попялиться, как в зверинце. Не ухмылялся каждый раз, когда наталкивался на неё взглядом. Не улыбался, но и не скалился глумливо. На него единственного ей было приятно смотреть. Пока за спиной не пополз гаденький шепоток: «Влюбилась! Гы-гы, прикиньте, Три-дэ в Большакова втюрилась! – Да ты гонишь?! – Да ты глянь, как она на него пялится! – Фу, блин, я бы от ужаса сдохла. Она так смотрит, что я аж вся чешусь! – Бедный Большак, вот повезло-то… – Да ему пофиг, ты чего, Кольку не знаешь? Непрошибаемый. – А чего, сама запала? – Ой, да иди ты!» Зудят, зудят, как мухи, шепчутся, хихикают. Крысы подстольные-заугольные. Чтоб у вас лысые хвосты повырастали!