Время колоть лед - стр. 41
ХАМАТОВА: И многие мои нынешние московские знакомые, особенно из благополучных семей, когда мы вдруг начинаем сравнивать наше детство, не могут поверить, что в моем выдавалась одна карамелька “Лимонная” в неделю. И ты эту конфету ел так, словно ничего и никогда вкуснее в твоей жизни не будет. Когда я это рассказываю, мне не верят, думают, что я…
ГОРДЕЕВА: Утрируешь.
ХАМАТОВА: Да, утрирую. Говорят: “Ну были же бананы зеленые…”
ГОРДЕЕВА: Бананы зеленые были, конечно. Они везде были.
ХАМАТОВА: И они были большой редкостью. Иногда еще продавали финики.
ГОРДЕЕВА: У нас финики не продавали, зато были замороженные ананасы. В таком запаянном полиэтиленовом пакете.
ХАМАТОВА: В Казани ни ананасов, ни апельсинов, очень редко бывали мандарины.
ГОРДЕЕВА: Один наш сосед часто ездил в Москву. И привозил оттуда вот эти зеленые бананы, которые потом клали на батарею для дозревания, “Боржоми” и глазированные сырки. И это было счастье.
ХАМАТОВА: А мои родители привозили из Москвы мясо. Притом, что в Татарской социалистической республике были свои пастбища, мясо сырое везли из Москвы. А самый большой деликатес моего детства – майонез “Провансаль”. И масло сливочное. Это вот чтобы просто представить размер катастрофы.
ГОРДЕЕВА: Удивительно, как мы быстро это забыли.
ХАМАТОВА: Люди обычно не помнят плохого. Это инстинкт самосохранения.
Глава 7. Москва
Синий автобус едет по Садовому кольцу медленно и торжественно: распахивает двери на остановках, выпуская стайку студенток на Садово-Кудринской и запуская снулую няню с шестилеткой на Маяковке, меняя грустного хипстера в очках на нелепых иностранцев с гугл-переводчиком, а тех, в свою очередь, на румяную бабушку с корзинкой, – это уже Сухаревская. Автобус никуда не опаздывает, но размеренный его ход со всей очевидностью приводит нас к выводу, что мы – опоздали. А поторопиться никак не выйдет: это же автобус! Премьера фильма “Лето” Кирилла Серебренникова назначена в “Гоголь-центре” на семь вечера. До начала пятнадцать минут. Мы едем, едем, скользим по Москве, глазея по сторонам, – Оля, Чулпан и я. С нами старшие дети Чулпан, Ася и Арина. Нам важно, чтобы они увидели фильм “Лето” и если и не полюбили, то хотя бы приняли песни Цоя и Майка, которые мы сами можем петь с любой строчки.
На мне браслет средней дочери Чулпан, Аси; на Арине, старшей, мой пыльник. Собираясь на премьеру, мы менялись пудрами, сережками, туфлями – какое-то странное, на один вечер, небывалое студенчество.
“Вот в этом доме жил Семён Львович Фарада! – поворачивает вдруг голову где-то у Красных Ворот Чулпан. – В девяносто третьем нас всех вдруг переселили из общежития к нему”. – “Зачем?!” – “Это был октябрь, наша полуреволюция, когда танки били по Белому дому, в котором сидели несогласные с Ельциным депутаты. Другие мятежники захватили Останкино, там шел настоящий бой. Район, где находилось общежитие, был оцеплен, мы не могли туда попасть. И всех нас разобрали по своим домам сокурсники-москвичи. Я оказалась среди тех, кого забрал Миша Полицеймако, сын Семёна Фарады”, – говорит Чулпан. “И как это было?” – “Очень… трепетно”.