Врата войны - стр. 47
– Говорят, врата держат еще две недели в дискретном режиме, чтобы все отстающие могли пройти, – проговорил Димаш не очень уверенно. На руку ему Виктор надел две манжеты с физраствором. (Эти манжеты они нашли в рюкзаке мара, те, что были в блиндаже, давно кончились). Немного сил раненому это должно было прибавить. В зубы пару таблеток стимулятора – и вперед…
– Нет, слишком тяжело! – Рузгин вновь принялся потрошить рюкзак.
– Правда, что у людоедов глаза светятся? – спросил вдруг Димаш. – Особенно в темноте.
Ни Виктор, ни Борис не сомневались, что рано или поздно (и, скорее всего, рано) им придется тащить на носилках раненого.
Оружие они взяли только на двоих: Виктор вставил в рукоять «Гарина» батарею из бластера Рузгина, в которой оставалось три заряда – это если перевести разрядник на максимум. Бластер во многом уступал стрелковому оружие, но у него имелось важное достоинство: регулировка энергии луча. Если поставить регулятор на минимум, то выстрелом можно обжечь – и только. Чтобы убить, надо перевести регулятор за красную черту. Терминусом – границей между жизнью и смертью называют эту алую метку.
Рузгин прихватил автомат и два запасных рожка. Излишняя тяжесть, но безоружными по Дикому миру не ходят. Безоружный – это пасик, добыча, мясо. Уж лучше сразу зазимовать в деревне, покорно ожидая маров.
– Ребята, я смогу идти… – пробормотал Димаш. – Честно… я сейчас встану и пойду…
– Уж постарайся, – процедил сквозь зубы Борис.
Он злился на товарища, и понимал, что злиться глупо: пуля мара могла зацепить любого. Винить надо было себя: зачем сидел в блиндаже до последнего, зачем ждал обещанный вездеход, когда было ясно, что Васильев ничего им не пришлет. Уходить надо было неделю назад, когда начался великий исход, эфир гудел позывными «красных» и «синих», что отступали к вратам. Три глупца (начало анекдота, ха-ха!) сидели в блиндаже, ели консервы (еда делает людей благодушными) и ждали. Апатия… как рецидив… великое равнодушие поселил в их душах мортал. Ждать и есть. Есть и ждать. Никуда не хотелось идти. Даже подняться надо было каждый раз себя заставлять. Где теперь их батальон? Неизвестно.
Рузгин мог еще злиться на себя за приказ отправиться в деревню – в конце концов, не зима, и трое здоровых парней вполне могли обойтись без термопатронов.
Виктор вздохнул. Он тоже мог бы упрекнуть себя. Был недостаточно настойчив утром. Ему не хотелось идти в деревню… Предчувствие… тяжесть… Интуиция его прежде не подводила. Что толку теперь вспоминать? Он давно взял за правило – не истязать себя за промахи. Всегда есть такие, кто причинил куда больше зла.