Врата Мертвого дома - стр. 8

– Какая ирония, – пробормотал Геборик, разглядывая всадников.

Бодэн склонил голову и сплюнул.

– Красные Клинки, задохлики ублюдочные.

Историк удивлённо покосился на него.

– А тебя профессия поводила по свету, а, Бодэн? Видел даже морские стены Арэна, не так ли?

Громила недовольно поёжился, затем пожал плечами.

– Довелось постоять на палубе-другой, хряк. К тому же, – добавил он, – в городе о них судачат уже больше недели.

Отряд Красных Клинков выстроился, и Фелисин увидела, как латные рукавицы сжимаются на рукоятях мечей, остроконечные шлемы поворачиваются – все как один – к адъюнкту. Сестрица Тавор, неужели исчезновение нашего брата так глубоко тебя ранило? Каким же ужасным тебе кажется его неверность, если ты решила заплатить за неё такую цену… а потом, чтобы показать свою абсолютную преданность, ты выбирала между мной и мамой – кого назначить символической жертвой. Неужели ты не понимала, что Худ стоит на распутье той дороги, что ведёт к любому из этих решений? Мама, по крайней мере, теперь со своим возлюбленным мужем… Фелисин смотрела, как Тавор быстро проинспектировала свою охрану, а затем что-то сказала Ян’тари, которая повернула свою лошадь к Восточным воротам.

Бодэн снова хмыкнул.

– Не зевай! Сейчас начнётся бесконечный час.

…Одно дело – обвинить Императрицу в убийстве, и совсем другое – предсказать её следующий шаг. Если бы только они прислушались к моим словам. Геборик поморщился, шаркая по мостовой, – кандалы больно врезались в лодыжки.

Люди цивилизованные во всей красе продемонстрировали свою мягкотелость – изнеженность и чувствительность стали отличительными признаками благородного происхождения. Таким людям жилось легко, безопасно, и в этом было всё дело: они стали живым символом непоказного изобилия, которое жгло нутро бедным ничуть не меньше, чем явная демонстрация богатства.

Геборик это прямо сказал в своём трактате и теперь не мог подавить горькое восхищение перед Императрицей и адъюнктом Тавор, которую Ласиин назначила своим инструментом в этом деле. Показная жестокость полуночных арестов – двери выламывали, людей вытаскивали из постелей под вой перепуганных слуг – породила первый уровень потрясения. Осоловевших от недосыпа благородных господ скрутили, заковали в кандалы и привели на суд пьяного магистрата и присяжных – нищих, которых притащили с соседней улицы. Это была смачная и наглядная пародия на правосудие, которая убила последнюю надежду на вежливое обращение – сорвала весь налёт цивилизации, оставив только хаос и дикость.

Потрясение накладывалось на потрясение, разрезало это нежное подбрюшье. Тавор знала себе подобных, знала их слабости – и безжалостно использовала. Что же может довести человека до такой жестокости?