Возвращая к жизни. Истории реаниматолога из «петербургского Склифа» - стр. 8

Я писал эту книгу во время пандемии коронавируса. Меня часто спрашивают, бывало ли в моей медицинской практике что-то более опасное. Бывало. Что-то опасное происходило в начале 1990-х годов. Когда мы из мирного советского времени вошли в период бандитизма и стрельбы. Вошли в войну – внутреннюю, гражданскую. Надо смотреть правде в глаза: 1990-е – это гражданская война. В 1970-х годах в Ленинграде огнестрельное ранение случалось от силы три раза в год. Выросло поколение врачей, редко видевших ножевые ранения и практически никогда – минно-взрывную травму. И вдруг все это обрушилось на страну. Тогда, в 1990-е, нас, конечно, очень выручали военные медики – те, что прошли Афганистан. Они знали, что такое огнестрельное ранение живота. Гражданские хирурги не были виноваты в том, что не знают – они просто такого не видели.

Типичный пациент 90-х: три промиле алкоголя в крови, доза наркотиков и пистолет за поясом. Нам часто привозили раненых, а их «братаны» приходили их охранять. Бывало, они так переживали за больного, что, приняв наркотики, засыпали где-нибудь в коридоре. Иногда забывали у нас свое оружие.

Порой не сразу удавалось понять, чего «братан» хочет. Приходит такой посетитель, называет фамилию больного и говорит: «Доктор, мы очень волнуемся». Ты рассказываешь ему: «Да, привезли такого, у него черепно-мозговая травма, есть угроза для жизни. Сейчас нейрохирурги будут удалять гематому. Мы делаем все, чтобы его спасти». А посетитель: «Нет, доктор, вы меня не поняли. На нем цепочка была золотая. Мы волнуемся, не пропала ли».

Однажды к нам в реанимацию попал крестный отец местной группировки. Его братва самые дефицитные лекарства доставала за считанные минуты. Как доставала – второй вопрос. Его спасли, хотя шансов на это было мало – нам, врачам, объясняли, что наши шансы на выживание такие же, как у него.

Нам повезло, что мы пережили смутное время молодыми, задорными, дерзкими. Нам было лет по 25–32. Если смутное время приходится на более раннюю пору – лет на 18–20, то оно будет способствовать деформации твоего характера и личности. Если на 25–32, то для мужчины это как в армию сходить – то же самое, что кочевать на тачанке с батькой Махно и одновременно его лечить, перевязывать. А вот после 45 лет мне бы уже не хотелось это все повторять.

В 90-е годы попадались не только интересные пациенты, но и интересные санитары. Раздевают привезенного коммерсанта, а у него из карманов «зелень» сыплется. А потом читаем в квитанции о принятых вещах: «Куртка кожаная грязная, брюки, запачканные кровью, один доллар США». Но это было чревато – могла приехать братва и потребовать финансового отчета. От таких санитаров мы, кончено, избавлялись. Набирали новых. Но там же, где и предыдущих, на улице. На Западе санитары – это так называемые «технишн» – специально подготовленные люди, прошедшие определенный отбор, сдавшие зачеты. Они зарабатывают небольшие деньги, но вполне приличные для людей без образования. А у нас еще лет 10 назад санитаром был человек с улицы. Зарплата маленькая, никто не хотел на такую идти. Выручали жители области, которые приезжали утром на электричке, и, отдежурив сутки, возвращались домой. Сейчас младший медпресонал все-таки проходит какие-то курсы. Пусть и формальные пока, но все равно дело сдвинулось с мертвой точки.