Возрождение - стр. 34
– Помогите моему ребенку! – вскрикнула Пэтси, когда миссис Паркер остановила свой старенький «студебекер» и выскочила из машины. За спиной покрытой кровью женщины с окровавленным кулем виднелся объятый пламенем «бельведер», лежавший на крыше. В него упирался бампером грузовик Одинокого Джорджа. Сам Джордж лежал на руле и не шевелился. Перевернутая картофелекопалка перегородила шоссе.
– Помогите моему ребенку! – Пэтси протянула сверток, и когда Адель Паркер увидела маленького мальчика с кровавым месивом вместо лица, она закрыла глаза и закричала. Когда она смогла снова открыть их, Пэтси стояла на коленях, будто молясь.
Из-за поворота выехал еще один пикап и едва не налетел на «студебекер» миссис Паркер. Это был Фернальд Девитт, обещавший Джорджу помочь убрать урожай. Он выскочил из кабины, подбежал к миссис Паркер и посмотрел на женщину, стоявшую на коленях. Затем развернулся и бросился к месту аварии.
– Вы куда? – закричала миссис Паркер. – Помогите ей! Помогите этой женщине!
Фернальд, которому довелось воевать морским пехотинцем на Тихом океане и насмотреться там всякого, не остановился, но, обернувшись, крикнул через плечо:
– Они с ребенком уже не жильцы, а что с Джорджем, неизвестно.
Он не ошибся. Пэтси умерла задолго до того, как приехала «скорая помощь» из Касл-Рока, а Одинокий Джордж Бартон дожил до девятого десятка. И больше никогда не садился за руль.
Вы спросите, откуда я могу все это знать? Ведь мне тогда было всего девять лет.
Но я это знаю.
В 1976 году, когда моя мать была еще относительно молодой женщиной, ей поставили диагноз: рак яичников. В то время я учился в Университете Мэна, но на втором семестре второго курса взял академический отпуск, чтобы побыть с ней до конца. Хотя дети в нашей семье уже давно выросли (а Кон вообще находился далеко за горизонтом и занимался исследованием пульсаров в обсерватории Мауна-Кеа на Гавайях), мы все приехали домой, чтобы побыть с мамой и поддержать отца. Он так сильно переживал, что никакой помощи оказать не мог и просто бродил по дому или надолго уходил в лес.
Мама ясно дала понять, что хочет провести свои последние дни дома, и мы по очереди кормили ее, давали лекарство или просто сидели с ней. К тому времени она мало чем отличалась от скелета, обтянутого кожей, и сидела на морфии. Морфий – странная штука. Он снимает барьеры – всю ту сдержанность янки, преодолеть которую иначе просто невозможно. В один из дней во второй половине февраля, примерно за неделю до смерти мамы, была моя очередь сидеть с ней. В тот день мела пурга и стоял сильный мороз, а от резких порывов северного ветра дом дрожал и стонал, но внутри было тепло. Даже жарко. Если помните, отец занимался отопительным бизнесом, и после того ужасного года в середине шестидесятых, когда он оказался на грани банкротства, не просто встал на ноги, но и весьма преуспел.