Возмездие. Поэма - стр. 23
Всевластье слышалось сильней.
Моя душа по-прежнему разбита
Пока лакействуют, пока забыты
Величие и правда, закон и чистота,
Истории неотвратимый взор,
Фемиды горестный укор,
И те, кто упокоился в тени креста.
Изгнание и боль терплю покорно,
Унынье, стань моей короной!
Люблю теперь лишенья и нужду!
Дверь, поколоченную ветром,
И горя силуэт бесцветный,
Пришедший поутру.
Несчастье, испытания терпя,
Люблю ту сень, где я нашел тебя,
И вас, о чем душа поёт,
Достоинство и вера в добродетель,
Свобода, моего изгнания свидетель,
И преданности прерванный полет!
Джерси. Мне дорог этот берег,
Английский флаг полощет ветер,
Свободы защитив покой.
И черная вода с приливом странным,
Корабль – немых просторов странник,
И волн таинственный прибой.
Люблю я чаек в море сонном,
Несущем бисерные волны,
Что с бело-пепельным крылом,
То утонув в гигантских водах,
То снова устремляясь к звездам,
Как душу покидает боль.
Люблю торжественный утес,
Где вечны стон и горечь слез,
И совесть, обожженная плетьми,
Как волны у отвесных скал,
Бьет прямо в сердце наповал
Скорбящих над погибшими детьми.
Джерси. 10 декабря 1852.
VI. Другой правитель
I
Так значит, все старье ушло, и вот ваш консулат!
В погожие деньки, когда ничто не досаждало,
Ни лай бульдога и ни гневной гидры взгляд;
Как вражеский агент! Как буря, кидая кедры вряд,
Чтоб вам на голову обрушить, и в эти дни
За неимением Терсита, они подлее не смогли
Найти Дюпена, на нем остановили взгляд.
Когда ты пашешь, сеешь, глаз темных не смыкая,
Они уж предали народ, неся ему измену,
Шута Бобеша президентом называя,
В противовес Мандрену.
II
Звучал, как калебаса, его бесстрастный глас,
Блестящему оратору – насмешки и напасти
– Глупцы! Убогой, низменной душе дают подчас
Вершины безграничной власти;
В один прекрасный день, всему пришел конец,
Солдат с мечом в руках, оставив темный угол,
Вошёл в тот храм богов, где для людских сердец
Забрезжила заря, раскинув алый купол!
Сжигают там и тут пред алтарем закон,
Честь, долг взывали его к разуму, борясь,
– Сядь с молнией в руке на свой курульный трон! —
Увы! Он тихо погрузился в грязь.
III
Пусть будет там навечно!
И пусть всегда там спит!
Пусть гнусное виденье вовек исчезнет прочь.
Пусть растворится там!
И пусть в огне сгорит!
И черным станет, будто ночь!
И даже разыскав его, порой не различить
В уродливой клоаке, зияющей во тьме!
Все то, что тащится и то, что силится ползти,
Перемешается в своем небытие!
История о нем не вспомнит с этих пор,
И скажет, увидав его в грязи грехов:
– Да, кто это такой? Стране принес позор,
Отныне это имя затерлось средь веков! —
IV
О, если б эти грешники попали в ад,