Возлюбленная Казановы - стр. 47
Началась зима. Декабрь уже шел на исход. Лизе казалось, что итальянцы насмехаются над природою, когда именуют зимою то благостное тепло, кое царило вокруг. В садах стояли вечнозеленые деревья, светило и грело солнце, снег легчайшею белою каймою лежал на вершинах дальних северных гор.
Цвели лимоны и померанцы, на некоторых деревьях уже золотились плоды; и если лимоны, высаженные под стенами, иногда прикрывали рогожами на ночь, то померанцевые деревья стояли неприкрытые, и сотнями полыхали на них прекрасные плоды. Хотя Чекина уверяла, что по-настоящему вкусные померанцы возможны лишь в марте, Лиза и в декабре не в силах была оторваться от этих солнечных фруктов.
Случались, разумеется, и ненастья. Вдруг налетал с севера трамонтана – сильный, мучительный, студеный ветер, приносивший дожди, которые обивали наземь померанцевые цветы… В один из таких нежданно ветреных дней заболела Августа.
Сделалось это до крайности нелепо. Как-то раз на Испанской лестнице Августу, Лизу и Фальконе застиг вдруг ливень, да такой, что в считанные мгновения все вымокли до нитки. Скрыться было решительно некуда, оставалось только поскорее спускаться, чтобы в поджидающей карете умчаться домой – сушиться.
Тут и вышла незадача: ни Гаэтано, ни calessino на месте не оказалось. Дождь наконец прекратился, но налетел такой ветер, что зуб на зуб не попадал! Даже не верилось, что час назад было по-летнему тихо и тепло, почти жарко!.. Наконец-то явился Гаэтано, тоже мокрый и трясущийся, чтобы сообщить своим продрогшим господам: кто-то вытащил чеки из колес, так что карета «обезножела».
Пока Фальконе бранил Гаэтано, пока искали наемный экипаж, пока сыскали его, пока ехали, обе дамы уже чихали и кашляли одна другой громче.
Лиза только тем и отделалась; Августа же, у которой поначалу даже легкого жару не было, на третий день обеспамятела и металась в бреду, хотя денно и нощно была рядом с нею верная Яганна Стефановна с теми же самыми настойками и припарками, коими она пользовала Августу с самого малолетства. А вот, поди ж ты, на сей раз ничего не помогало!
Губы молодой княгини обметало, глаза запали в черные полукружия; исхудалые пальцы беспокойно сновали по одеялу, волосы липли к влажным вискам. И как невнятен, как непостижим бывал ее внезапный, тяжкий бред!..
Как-то Лиза, отправив отдыхать валившуюся с ног фрау Шмидт, сидела у постели Августы, погруженная в глубокую, почти болезненную задумчивость; вдруг княгиня резко села и, устремив на Лизу свои лихорадочно блестевшие глаза, прохрипела:
– Твое сердце может открыто быть – оно чисто, а я не могу. Мне надо скрывать, что в нем происходит!