Возлюби ближнего своего - стр. 47
– Я хотел бы поговорить с фройляйн Холланд.
Улыбка исчезла, словно ее стерли.
– Ах, вот что!
Шимановска смерила Керна презрительным взглядом, отошла от двери и резко застучала спицами.
Рут Холланд сидела на кровати и читала. Керн заметил, что это та самая кровать, к которой он подошел тогда ночью. Внезапно его обдало теплом.
– Можно мне спросить у вас кое-что? – обратился он к ней.
Девушка встала и вышла с ним в коридор. Шимановска, словно раненая кобылица, шумно вздохнула им вслед.
– Я хотел спросить, не пойдете ли вы со мной в кино, – сказал Керн. – У меня два билета, – соврал он.
Рут Холланд внимательно посмотрела на него.
– Или у вас другие планы? Ведь это вполне возможно…
Она отрицательно покачала головой.
– Нет у меня никаких планов.
– Тогда пойдемте! Чего ради сидеть весь вечер в комнате?
– К этому я уже привыкла.
– Тем хуже. Я провел у вас всего две минуты, но и то обрадовался, что вышел сюда. Еще немного, и она бы меня сожрала.
Девушка рассмеялась. И в этот момент она показалась ему маленькой девочкой.
– Шимановска только выглядит такой страшной. Сердце у нее доброе.
– Может быть, но по ней этого не видать. Сеанс начинается через пятнадцать минут. Пойдемте?
– Хорошо, – сказала Рут, словно решившись на что-то.
Когда они подошли к кино, Керн заторопился.
– Одну минутку, возьму билеты в кассе. Они оставлены для меня.
Он купил два билета, надеясь, что она ничего не заметила. Впрочем, тут же это стало ему совершенно безразлично. Главное заключалось в другом: она пошла с ним и сидела рядом.
В зале погас свет. На экране появилась живописная и залитая солнцем крепость Марракеша. Пустыня сверкала, и в жаркой африканской ночи дрожали монотонные звуки флейт и барабанов…
Рут Холланд откинулась на спинку кресла. Музыка обрушилась на нее, как теплый дождь… теплый, монотонный дождь, из которого всплывало мучительное воспоминание…
Это было в апреле. Она стояла у крепостного рва в Нюрнберге. В темноте перед ней вырисовывалась фигура студента Герберта Биллинга, державшего в руке скомканную газету.
– Понимаешь, о чем я говорю, Рут?
– Да, понимаю, Герберт! Это легко понять.
Биллинг продолжал комкать номер «Штюрмера».
– Меня назвали в газете еврейским холуем! Человеком, позорящим свою расу? Это полный крах, ты понимаешь?
– Да, Герберт.
– Надо же мне как-нибудь выпутаться. Вся моя карьера поставлена на карту. Это напечатано в газете, которую все читают. Понимаешь?
– Да, Герберт. Мое имя тоже напечатано в газете.
– Совсем другое дело! Тебе-то что? Ведь ты все равно уже не можешь учиться в университете.