Возлюби ближнего своего - стр. 22

Девочка остановилась перед мужчиной с грушевидной головой. Некоторое время она разглядывала его; потом указала на футляр, лежавший у него на коленях.

– У тебя там скрипка? – спросила она звонким, вызывающим голоском.

Мужчина ответил не сразу, словно не понял вопроса. Затем утвердительно кивнул.

– Покажи мне ее, – попросила девочка.

– Зачем тебе?

– Хочу посмотреть.

С минуту скрипач колебался. Потом открыл футляр и извлек из него инструмент, обернутый в фиолетовый шелк, бережно развернул ткань.

Девочка долго смотрела на скрипку. Затем осторожно подняла руку и дотронулась до струн.

– Почему ты не играешь? – спросила она.

Скрипач не ответил ей.

– Сыграй что-нибудь, – повторила девочка.

– Мириам! – послышался тихий, сдавленный голос женщины, сидевшей в другом конце зала и державшей на коленях младенца. – Мириам! Пойди сюда.

Девочка не слушала ее. Она продолжала смотреть на скрипача.

– Разве ты не умеешь играть?

– Умею…

– Тогда почему же ты не играешь?

Скрипач растерянно оглянулся. Большой натруженной рукой он держал гриф. Несколько человек, сидевших поблизости, внимательно наблюдали за ним. Он не знал, куда смотреть.

– Но не могу же я играть здесь! – сказал он наконец.

– Почему не можешь? – спросила девочка. – Играй, пожалуйста! Здесь так скучно.

– Мириам! – снова позвала мать.

– Ребенок прав, – сказал старик со шрамом на лбу, сидевший рядом со скрипачом. – Сыграйте. Может быть, музыка рассеет нас немного. К тому же это, вероятно, разрешено.

Скрипач все еще колебался. Потом взял из футляра смычок, натянул волос и приставил скрипку к плечу. Первый звук, ясный и чистый, поплыл по залу.

Керну почудилось, будто что-то коснулось его. Будто чья-то рука сместила в нем что-то. Хотелось преодолеть это ощущение, но он не мог. Этому сопротивлялась его кожа. Внезапно он почувствовал легкий озноб, и кожа стянулась. А потом как бы расправилась и вокруг разлилось сплошное тепло.

Дверь кабинета открылась. Из нее высунулась голова секретаря. Он вошел в зал, оставив дверь открытой. Стало светло – в кабинете горели яркие лампы. На фоне световой полосы четко вырисовывалась маленькая нескладная фигура секретаря. Казалось, он собирается что-то сказать, но неожиданно он склонил голову набок и стал слушать. Дверь за ним закрылась медленно и бесшумно, словно притянутая невидимой рукой.

Осталась одна только скрипка. Ее звуки наполняли собой тяжелый, мертвый воздух зала, и казалось, она преображает все, – сплавляет воедино немое одиночество множества маленьких жизней, приютившихся в этих стенах, собирая их горе в одну великую общую жалобу и тоску.