Война на море - стр. 3

Жизнь, знали все преотлично, и без женщин возможна, а порой и необходима, но на то и кают-компания, чтоб приукрашивать службу, всегда серо-черную, и про обилие доступных женщин трезвонили как признанные страдальцы по этой части, так и те, кому всего и хотелось-то, чтоб тарелку со щами подавал не вестовой, а существо в юбке, и ни для кого не было секретом, что женщины, о коих велась речь, те самые не замечаемые ими до войны бабенки, которые сейчас заняли святые места жен и подруг, и бабенки эти за чулки, шоколад и сигареты продаются разноплеменной братии с иностранных судов.

Суда эти, идущие из Рейкьявика и Глазго, флот встречал у острова Медвежий и охранял их на всем пути до Мурманска и Архангельска. Тонули корабли, люди помирали на земле и в море, потери окупались ценностью грузов, особо полезных на втором году войны. Уже перевалило за середину ноября, полярная ночь: около полудня на юге серел небосклон, и через два часа вновь чернота заливала видимый глазу мир. Ни огонька в Кольском заливе, полное затемнение и в Мурманске, маяки зажигаются по особому расписанию.

Очередной караван транспортов сформирован, к выходу в море готов, ждут плохой – для немцев – погоды и благоприятной – конвою.

Как только в кают-компании заговорили о женщинах, Анатолий Калугин ушел в свою каюту. Ему вспомнилась одна ленинградская девушка, капризная и глупая, вертлявая студенточка – из тех, что прогуливают лекции, охотно идут в клуб и тут же, забросив руку на плечо пригласившего ее кавалера, забывают того, кто привел на танцы, то есть его, Толю Калугина. Плохая девушка, но – любил же, страдал, губами касался подставленных щек, на большее не рассчитывая и догадываясь, что кому-то разрешается оголять девичьи прелести, что-то там расстегивать. Нелепое прощание перед выпуском, и где теперь девушка, эвакуировалась ли, в осажденном Ленинграде осталась? Что-то было им недосказано и что-то им недослышано, так и не полюбила его девушка, а в ней – набережные, Эрмитаж, Васильевский остров. Адмиралтейский шпиль, юность и, конечно, Коля Иваньев, познакомивший его с девушкой, одноклассник, ныне командир БЧ-3 на эсминце.

Неделю назад Калугин вернулся из госпиталя, полуторамесячное лежание в палате дорого обошлось ему. Он лишился должности, его морским охотником командовал незнакомый старший лейтенант, который при встречах с ним изображал смирение перед слепою военно-морской судьбиною, а бывший помощник, так командиром и не ставший, во всех бедах своих винил Калугина, что того еще больше озлобляло. С самого детства любил он что-то иметь в заведовании, брать без спросу положенные ему вещи и распоряжаться только ему порученными делами. Дома в деревне присматривал за козой, в школе за партой, в училище холил койку, тумбочку и винтовку, после выпуска хозяйничал на морском охотнике, утрату которого переживал так же, наверное, как и дед его, однажды хитростью цыган лишенный лошади. С командиром дивизиона разругался вдрызг, начальника штаба бригады сверлил синими дерзкими глазами, а тот сокрушенно разводил руками, на словах обещая, однако, что-нибудь придумать и дать старшему лейтенанту Анатолию Калугину заведование, какой-нибудь катер. Требовать большего Калугин опасался, чувствуя за собой вину, потому что в госпиталь попал по глупости. Охотник его лежал в дрейфе, прослушивая фарватер, и надо было, конечно, врубить моторы и полным ходом отворачивать, когда из-под солнца вынырнул немецкий самолет. Но Калугин промедлил, загляделся на немца, впервые увидел «Хейнкель-115» с поплавками вместо колес. Бомба плюхнулась в двадцати метрах от борта, взрывная волна припечатала командира МО к переборке, сломала ребра, а потом что-то закровоточило внутри.