Война и мир - стр. 62

– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом, – сказал Шиншин. – Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.

Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.

– А затэм, милостивый государъ, – сказал он, хотя и правильно говоря по-русски, но выговаривая э вместо е и ъ вместо ь, – затэм, что импэратор это знаэт. Он в манифеста сказал, что не можэт смотрэйть равнодушно на опасности, угрожающие России, и что безопасность импэрии, достоинство ее и святость союзов… – сказал он, почему-то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела. И с свойственною ему непогрешимою официальною памятью, он повторил вступительные слова манифеста: – «…и желание, единственную и непременную цель государя составляющие: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решение его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению намерения сего новые усилия». Вот зачэм, мылостывый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан лафита и оглядываясь на графа за поощрением.

– Знаете пословицу: «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, разваливаясь и гримасничая. – Это к нам, кстати, удивительно идет. Уж на что Суворов, и того расколотили вдребезги, а где у нас Суворовы теперь? Я вас спрашиваю, – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык и ломаясь, говорил остряк.

– Мы должны и драться до послэднэ капли кровъ, – сказал полковник, с жестом не совсем хорошего тона ударяя по столу, – и умэррэт за своэго императора, и тогда всэй будэт хорошо. А рассуждать как мо-о-о-жно, – особенно вытянул голос на слове «можно», – как мо-о-о-ожно мен-ше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так мы, старые гусары, судим, вот и все. А вы как судитэ, молодой чэловэк и молодой гусар, – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.

– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя, так же как и другие, после того, как слово уж было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко, но красивая и впечатлительная молодость его открытого лица делала выходку его и для других скорее милою, чем смешною.