Вот идет человек - стр. 8

Так мое лечение было внезапно прервано. Мама снова стала кормить меня грудью, а поскольку я всегда был ужасно голодным, ей немного помогала наша соседка. Через год у мамы снова родился ребенок, и я в одночасье стал взрослым, ползал вместе с другими детьми и домашними животными по двору и огороду, рос крепким и здоровым и уже скоро превратился в самого неугомонного мальчишку Вербивиц, настоящего чемпиона по катанию на льду, акробатике и лазанью по деревьям. Одежда на мне всегда была порвана, и я то и дело терял свои штанишки вместе с веревочками, которые должны были их поддерживать.

А когда мама сильно сердилась на меня, она обычно говорила: «Ох, не знаю, не знаю, вышел ли из тебя тот беззубый бесенок».

Моего самого старшего брата звали Шахне Хряк. Он был высокий и сильный, молчаливый и честолюбивый, а еще очень работящий. Никто никогда не видел, чтобы он где-нибудь стоял или рассиживался без дела или болтал с соседями. Даже в субботу или в праздники брат умел себя занять. Он шел в поле проверить, все ли там в порядке, осматривал скотину или пересчитывал и сортировал товары в лавке. По сути, именно он был в доме хозяином. Отец обращался с ним так, как если бы он, отец, был его младшим братом, потому что старший брат знал все лучше моего отца. Он ненавидел бедность и всегда говорил, что ошибка бедных людей в том, что они сначала заводят детей, а потом уже заботятся об их пропитании. А надо бы делать наоборот. У богатых сначала есть деньги, а потом уже появляются дети. Брат мой всегда старался заработать, жил экономно. При этом он был очень добрый, не любил командовать и давать указания. Он всегда говорил: «Быстрее самому сделать всю работу, чем приказывать другим». Однажды во время ярмарки мой брат привез в Коломыю хлеботорговцу Янкеву Бретлеру воз зерна, и тому так понравилось, как ловко и легко мой брат разгружал мешки, что он взял его на работу на склад зерна и муки в качестве чего-то среднего между приказчиком и грузчиком. Брат получал десять гульденов в год, с едой и проживанием, а сверх того в базарные дни хозяин платил ему по пять крейцеров за погрузку и разгрузку каждого воза. Через год он вернулся домой – в новых сапогах, в дорогой черной шляпе и шелковом кафтане. С собой он привез две сшитые по мерке белые сорочки, подарки для младших братьев и сестер и сэкономленные восемь гульденов, но в нем самом что-то надломилось. Он был бледный, словно какой-нибудь ученый, и кашлял. На свои деньги он купил телочку, вырастил ее, отвел ее к быку, через какое-то время она отелилась, он ее продал, и теперь у него было больше денег и еще одна телочка как основа будущего богатства. Теперь он считался зажиточным, его уважали, им восхищались, причем не только младшие, но и отец. В доме он выполнял и всякую другую работу, а для младших был чем-то вроде заместителя отца, только еще более авторитетным, – чем брат, впрочем, никогда не злоупотреблял. Его лицо, обрамленное мягким пушком, теперь всегда было серьезным. Отец часто спрашивал у него совета, а иногда занимал гульден или два. Он теперь не ел наш черный хлеб, а каждую неделю привозил с рынка большой, обсыпанный тмином каравай из обдирной ржаной муки. Его хлеб лежал в ящике у стены, накрытый полотенцем, и никто к нему не притрагивался. Только если кто-нибудь из младших детей выполнял какое-нибудь его поручение, приводил с выгона его телочку или чистил его сапоги, то получал за это толстый ломоть этого нового, вкусного хлеба. С ярмарки он всегда привозил разноцветные конфеты или медовый пирог. Ах, этот медовый пирог был таким вкусным, что у меня слюнки текли, стоило о нем заговорить, а уж если я его ел, то на глаза наворачивались слезы.