Вот идет человек - стр. 49

Отныне отец, мой брат Шабсе и я работали в пекарне Вольфа Бекера. Зарплату получал отец, общую на всех, а отработанных часов никто не считал. Начиналась рабочая неделя в субботу вечером и, с небольшими перерывами на сон, продолжалась до вечера пятницы. В пятницу мы шли в баню, а потом домой спать, суббота была выходным днем, а вечером мы снова шли работать до следующей пятницы.

Я уже разбирался в пекарном деле, как настоящий подмастерье, и подумывал о том, чтобы сбежать из дома. Как раз был большой праздник, и молодые парни, жившие и работавшие в разных городах, вернулись домой. Они возвращались хорошо одетые и рассказывали нам, что везде гораздо лучше, чем в Городенке. Брат моего школьного приятеля Розенкранца приехал из Черновиц, и у него был не только синий костюм в полоску, но и рубашка с высоким стоячим воротничком, пестрый галстук, светло-серая фетровая шляпа и ботинки из гладкой телячьей кожи с круглыми резиновыми набойками на каблуках. В Городенке эти резиновые набойки произвели настоящий фурор: они были красивыми и практичными, а когда снашивались, то можно было за пару геллеров купить новые, и ботинки оставались целыми, а при ходьбе каблуки не издавали ни единого звука. Эти резиновые набойки так меня взволновали, что я вместе со своим школьным приятелем ходил по пятам за его набоечным братом, восхищался им и завидовал ему. Дело было не только в резиновых набойках. Все в нем – как он ходил, как он махал девушкам, его набриолиненный блестящий локон на лбу и неизменно надменная, самодовольная «черновицкая улыбка», которую он тоже привез с собой вместе с серыми перчатками, – не давало покоя не только мне, но и всей Городенке. Праздники закончились, он снова уехал в Черновицы, но память о его набойках осталась. Я прямо-таки видел и слышал их, они нашептывали мне: «Давай же сваливай поскорее, ты тоже сможешь купить себе такие, но только не в Городенке».

И вот в один воскресный день мы наконец созрели: с моим школьным приятелем Розенкранцем мы надели на себя по две рубашки и по два костюма (будничный и субботний) и двинулись в направлении Коломыи. Сердце в груди бешено колотилось. Под вечер мы уже проходили мимо родного села Вербивицы и решили переночевать не у моего старшего брата, а у тети Фейги, потому что брат задержал бы нас и отправил бы обратно домой. На следующее утро мы встали ни свет ни заря, набили свои сумки огурцами с тетиного огорода и отправились в путь. Прошагав полчаса по проселочной дороге, мы услышали, что нас кто-то зовет. Ох, это была тетя Фейга, которая никогда не улыбалась и всегда разогревала свои пресные, жидкие супы. У нее вся еда была невкусная. Она из всего умудрялась сделать суп. Я думаю, она варила суп даже из старого белья и тряпок, и это всегда были вчерашние или позавчерашние супы, она их только разогревала и никогда не варила ничего свежего. Нам оставалось только удивляться, когда она готовила то, что потом разогревала? Ее мы тоже называли «подогретой» тетей, потому что именно так она и выглядела – подогретой! Жидкой и позавчерашней. И вот «подогретая» тетя догнала нас и стала обыскивать наши сумки. Не обнаружив ничего, кроме огурцов, она призналась, что подумала, будто мы украли у нее яйца, оставила огурцы нам и пошла обратно домой. Мне было так стыдно перед своим другом, что я не смог простить своей тете этого позора и даже сегодня держу на нее обиду.