Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - стр. 38
Хитрая женщина предприняла иной способ. Встретив меня на улице, она подошла ко мне с обычной своей смелостью.
– Ты не любезен со мной? – воскликнула она насмешливо. – Не хочешь заглянуть к старой Светохне? Как хочешь, как хочешь! Но послушай, что я тебе скажу: не пройдёт и двадцати дней, а будешь стучать и просить, чтобы я впустила тебя к себе, а я закрою дверь перед твоим носом, помни!
Отвернулась и пошла. Я очень хорошо понял, какая у неё была мысль: что намеревалась привезти к себе Лухну. Сердце моё забилось. Уже не было помощи, чтобы вымолить прощение, я должен был предоставить это времени.
Когда это происходило, а я каждый день навещал мать, которая до сих пор проводила жизнь в одежде кающейся, излишне обратились на неё людские глаза и языки.
Урождённая Гастолдовна, сестра великорядцы в Киеве, она только что в это время из раздела имущества между семьёй получила значительные владения в Литве, которые ей отдал брат, как наследство после матери, и часть, принадлежащая ей по отцу.
Узнав об этом, Тенчинские начали навещать немного покинутую и кланяться ей. Говорили о её жизни, о прошлом, каким образом это относится ко меня, но, видно, много рассуждали.
Считали ли меня её сыном, или приёмным сиротой? Я не знал и никогда явно ни в каком родстве не признавался, называя скорее себя её слугой.
И о той большой собственности и о каком-то прошлом, и о связях, должно быть, много разговаривали и пробудили этим общий интерес, когда даже мой итальянец одного вечера неожидано начал меня спрашивать о вдове Новойовой, о которой объявляли, что она бездетная и пани княжеского сословия. Он обращался с этим ко мне самым неловким образом, потому что я как раз мог меньше всего поведать, отделываясь несколькими холодными словами.
Мне было в то время тридцать лет, а матери моей чуть больше сорока. Тяжёлая и горькая жизнь преждевременно её состарили, сделали её увядшей; но теперь, когда она вернула покой, изменила жизнь, да и само покаяние сделала более сносным, – здоровье к ней вернулось. Я с большой радостью видел, что на лице появился румянец, оно пополнело и словно некий отблеск молодости его прояснил. Я очень радовался в душе.
Покаяние продолжалось до сих пор, но такого сурового и поглощающего всё время не было. Новойова меньше избегала света, больше расспрашивала о людях, о дворе и т. п.
Я не видел в этом ничего нечестного, когда в конце концов она совсем отказалась от облачения терцерцианки, объявила мне, что чудачкой для людей быть не хочет и только думает надевать его в некоторые дни на богослужение.