Воспоминания о ВГИКе - стр. 50
Со временем здание ресторана «Яр» оказалось для института тесным. Был поднят вопрос о строительстве нового помещения рядом со студией им. Горького. Временно для института отвели левое крыло студии, но и оно было маловато. Ждали постройки нового здания.
Напомню, что середина тридцатых годов была тревожным временем. Начались процессы над изменниками и предателями родины. Первым сигналом было решение партсовещания по борьбе с буржуазной идеологией, состоявшегося в 1928 году. В тридцатые – ликвидация НЭПа, затем раскулачивание и процессы над изменниками родины. Следующий удар – передовица «Правды» об антипартийной группировке среди писателей. Начались аресты – кошмар 1937 года. Ночные обыски. Из наших друзей-кинематографистов взяли многих. Мы с Галей подготовили рюкзаки с самым необходимым в тюрьме. Ждали тревожного ночного звонка. Описать душевное состояние того времени невозможно. Это нужно пережить. Но Бог миловал! За нами не пришли. Вспоминается наш разговор с И. Эренбургом. Мы выступали на страницах «устного журнала» во дворце культуры «Динамо». Сидели за сценой в маленькой комнате, ожидая выхода. Эренбург сказал: «Подождите, еще объявят борьбу с космополитами». Это предсказание оправдалось в «сороковые роковые» после решения ЦК КПСС по идеологическим вопросам. Начались публичные покаяния в Доме кино (С. Эйзенштейн, С. Юткевич, М. Ромм и другие). Мне тоже пришлось «покаяться», но во ВГИКе с беспартийного строго не спросишь! А вот Н.А. Лебедев был изгнан из института. Позднее его вернули, но это был уже не тот энтузиаст, что прежде…
<…>
Война грянула неожиданно. Все были уверены, что после подписания договора войны не будет. И вот в июне 1941 года по радио объявили о нападении Германии. Все неожиданно изменилось. Какой там курорт! Началась мобилизация. Все, кто не подлежал призыву, шли в народное ополчение. Помню, как во ВГИКе педагоги и сотрудники, мужчины разных возрастов, собрались напротив скульптуры Мухиной. Вызывали по списку. Дошли до фамилии Иезуитов. Он был профессором, читал курс истории отечественного кино. Его вызвали дважды. Никто не откликнулся. Назвали мою, я откликнулся, и вдруг почти бегом появился Николай Михайлович. Он был уже солидного возраста, поэтому задыхался. Подошел к тому, кто читал список, и стал извиняться за опоздание, оправдываясь, говорил: «Вы знаете, я старался дописать последнюю главу книги. Неизвестно, вернусь ли я, а книга нужная». Он оказался прав: книга осталась, а он погиб.
Через два дня мы все от института собрались на площади у Рижского вокзала и пошли маршем по Волоколамскому шоссе.