Воскрешение на Патриарших - стр. 25
– Например? – заинтересовался я.
– Да того же Лондона или Эдгара По, если хотят иностранщину. А так читали бы Паустовского. Он же чудо как пишет! Ну или этого, за углом, – Ленка показала стаканом налево.
– В смысле?
– Иван Сергеича. Там же дом его. Тургенева. В смысле матери.
Я уважительно посмотрел на Ленку. Как она… Виталик поймал мой взгляд.
– Да. Она у нас такая. В Литературном училась, пока не вышибли.
– Я сама ушла, – встрепенулась девушка.
– Ну да, ну да…
– А вообще, наливай, Сидор, я люблю Северянина, – и нараспев добавила: – Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж…
– Северянин пошл, – зажевал сырком Виталик. – Есенин был прав.
– Есенин хитрожопый халявщик! – отрезала Ленка.
– Да перестань. Вспомни «Черного человека»…
Мысли, уютно окунувшись в портвейн, бороздили просторы мозга.
«Почему я все время жру?! Можно подумать, ты у себя во времени трезвенник! У себя… Какая хрень. А что же здесь происходит-то. Сидят со мной на „Альбатросе“ алкаш и алкашка и трындят о Северянине и Есенине. Непостижимо. Но все-таки, может, не пить? Ну хотя бы так интенсивно. А как?! Страшно же. Ведь где-то же по вот таким же улицам брожу я! Молодой. А вот интересно, он и я – это одно и то же или разные люди?! Ну как тут не запить!»
– Виталик, дай двушку.
Приятель вытряхнул на ладонь табачные крошки и мелочь.
– Держи.
Я шел на угол, где всегда, я знал точно, стояли три телефонные будки. Я это запомнил навсегда. В бурной молодости однажды заснул в той, что посредине. Проснулся скрюченный, как Чебурашка.
Снял трубку. Сколько же лет я не слышал этого будочного гудка. Вечность, судя по развивающимся обстоятельствам. Он особый, вбивается в память намертво.
Надо позвонить же. Ну, смелее. Я осторожно набирал номер. 452-… Он же у меня не изменился. А в 79-м я уже жил там, где живу сейчас. Сейчас?! А где я живу сейчас? Ой, да ладно.
Длинные гудки заполняли ухо. Кто может быть дома? Да все. Мать, конечно. Отец живой еще. Ха, так он практически мой ровесник. Там. Или тут. Надо срочно выпить. Нет, подожду.
Наконец трубку сняли. Сердце съежилось в точку, вытянулось в царапину, готовое сию секунду взорваться и взорвать весь мир.
Старый шамкающий голос с еврейским выговором протянул:
– Вас слушают… Алё… Говорите громче… Вам кого?
Я на мгновение задумался и назвал свое имя.
– Здесь таких нет. И никогда не было. Вы ошиблись.
– Как это?! Вы кто? – опешил я.
– А вы кто? – вопросил старческий голос. – Я, между прочим, Мундельсон. Соломон Козьмич. Очень редкое отчество. Не Кузьмич, а именно Козьмич. Заслуженный работник культуры РСФСР. Диктую по буквам фамилию. Чтобы не было недоразумений. Микроскоп, улыбка, негр, декалитр, еврей…