«Воскресение». Книга о Музыке, Дружбе, Времени и Судьбе - стр. 27
Тонкость профессии звукорежиссера (тогда – звукооператора, а ныне – саундпродюсера) в то время была в том, что выстроенный на записи баланс звучания инструментов переделать уже не было возможности, а тембральная окраска инструментов в последующих наложениях могла складываться или наоборот, вычитаться с первым слоем, от чего возникала грязь.
Но главной проблемой было то, что с каждой перезаписью в песне появлялись шумы и искажения, а поэтому больше двух слоев записывать было просто нежелательно.
Это уже потом 8-, 16- и 32-дорожечная, а сейчас и цифровая, запись стала позволять каждый инструмент записывать и править отдельно, а в 70-е многоканальных «штудеров» на всю Москву было несколько штук. Знаю про аппарат в 1-м тон-ателье Останкино, в ГДРЗ на улице Качалова, в главной студии «Мелодии» у Бабушкина, на «Мосфильме» у Виноградова и на студии Скрябинского Музея у Юры Богданова. Еще ходят легенды о потрясающей студии в Чазовском Центре Кардиохирургии, но если это так, то почему медики так нагло тратили народные деньги на непрофильное оборудование, я не понимаю.
Впрочем, о студиях 70-х я могу знать не всё, но суть в том, что все «серьезные» студии были в те годы доступны лишь всяким официальным «лещенкобзонам», а нормальным музыкантам – только по ночам и за наличные деньги, ибо в сумму гонорара звукорежиссера и техника входила и премия за риск быть обвиненным в «незаконном предпринимательстве».
Особенностью же той, конкретной записи «Воскресенья» было то, что соло-гитарист Алексей Макаревич к моменту захода в студию не успел придумать все свои партии! И благодаря тому, что электрогитара в наличии была всего одна, а лишнее наложение было крайне нежелательным, всё выглядело так: Кава, уже отыгравший свою барабанную партию, сидел рядом с Алексеем, «чесавшим» красивый и замысловатый ритм, к моменту гитарного соло выхватывал из его рук гитару, импровизировал что-то лихое, а, отыграв, быстро передавал ее обратно.
Ситуация осложнялась тем, что в некоторых песнях была еще и клавишная партия, и тут…
Правильно! В этот момент, как чертик из табакерки, выныривал – да-да! – Пётр Подгородецкий! В это время он практически жил на студии, имея там даже собственную раскладушку, и, будучи универсальным клавишником, помогал на записи практически всем желающим, причем гонорар нередко ограничивался стаканом портвейна.
А ведь были еще и девочки-абитуриентки, которыми в летние месяцы, как тюльпанами, усеивался садик перед дверями ГИТИСа, и тогда еще не всё их внимание было устремлено на молодого, громкого и стройного аспиранта-театроведа Володю Гусинского. Стоило только какому-нибудь длинноволосому перцу выйти из студии в этот сад, устало закурить и сказать что-то про запись рок-группы, как все вопросы со свободным временем на следующие несколько дней решались в один момент!