Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине - стр. 33
– Нет, Чингиз, нет, – мотает головой Солоухин. – Мы тренируемся.
– Немножко-то можно, – настаивает Айтматов, – немножко не повредит.
Владимир Алексеевич смотрит на меня. Я молчу. Тогда он говорит Айтматову:
– Прости, Чингиз, извини, не могу. Я хочу подняться на вершину. Мы с тобой еще сто раз выпьем, а восхождения у меня больше не будет. Один раз в жизни. Не могу.
Мы распили это вино, когда все кончилось.
Солоухин не говорил о своих переживаниях и сомнениях, но я видел, что перед восхождением в нем шли «кровопролитные бои». Я не вмешивался. Сидит на камне, на лбу и на щеках клочья кожи от лопнувших волдырей (солнечные ожоги), губы распухли, сидит перед восхождением и думает. Только прочтя повесть, я узнал, что варилось в его голове под смешной зеленой шапочкой с вертикальными полосками: «Миллионы, миллиарды людей живут на земле, не делая восхождений на вершины, и ничего ведь, живут. Точно все клином сошлось на этой вершине Адыгене! Объяви утром, что ты не хочешь идти, и группа уйдет без тебя. Скажи, что неважно себя чувствуешь. Силой не потащат…
Ход этих мыслей показался мне настолько нелепым, нереальным и фантастическим, что я даже вздрогнул, сбросив с себя дремоту, которой тепло и сладко наливалось усталое тело.
Не говоря о том, что я хочу (хочу и хочу!) взойти на вершину, разве возможно отказаться от восхождения перед всем честным народом в последний момент?
Александр Александрович ничего не скажет. Опешит в первое мгновение, но тотчас возьмет себя в руки и спокойным голосом произнесет:
– Ну, хорошо.
Не рад ли он будет в глубине души? Ибо возложил на себя большую ответственность – тащить на гору не спортсмена, не альпиниста. Может быть, он втайне надеялся, что во время тренировок и учебных занятий я и сам пойму, что сажусь не в свои сани? Но сказать, он ничего мне не скажет, кроме спокойного, не одобряющего и не осуждающего: «Ну, хорошо».
Потом в Москве, делясь впечатлениями с друзьями, он прибавит, наверное, еще несколько словечек, но тоже сдержанных и тактичных. Так я вижу его, сидящего в низком кресле, держащего около колен и обогревающего в своих ладонях пузатый бокал и смотрящего мимо бокала на свои ноги.
– У него получилось не очень удачно. Шел холодный дождь, и он себя плохо почувствовал. Обидно. Все уже было сделало. Оставалось только войти.
– Может, просто сдрейфил писатель?
– Может быть, и сдрейфил».
Что испытывает человек на вершине? О… сколько людей, столько и высказываний по этому поводу. Мне хотелось знать, о чем, стоя на вершине, думал Солоухин. Она далась ему трудно. Но тем дороже стала. Вот что он шептал про себя, когда склон кончился, пошел вниз и показалась зубчатая линия горизонта, а перед ней целая страна гребней, вершин, ледников: