Восходящие вихри ложных версий - стр. 32
Скалыга повернулся к Тугарину и посмотрел на него протрезвевшими на миг глазами. Гвидон, не ведая, что метаморфоза с просветлением взгляда собеседника вызвана вспышкой отчаяния, поспешно увернулся, преувеличивая интерес к оседлавшим вершины коленей пылинкам.
Скалыга помолчал и шумно выдохнул:
– И ещё не всё… Но я знаю, откуда ветер… – добавил едва слышно.
– Откуда же?
– Я знаю! – мрачно изрёк Скалыга, и было ясно, что он упёрся в тупик отчуждения и одиночества – даже назад не сразу вытащишь.
– А со Срезневым у вас отношения, я так понял, натянутые? Проблемы какие-то есть? – выдержав паузу, заговорил Тугарин.
– Сколько угодно. По проблеме на каждую тыщу вложений… совместных. И ещё всякие…
– И какие же, если не секрет?
– Да. Вот именно – секрет. Сплошные тайны. Мрак. Я за чертой. И никого уже не позовёшь. И если не сам, то… никто… Деньжата, правда, есть… Но деньги, опять же, не у меня одного. Да и что деньги?
Михаил Скалыга махнул рукой, очень неосторожно, и только что опущенная на поверхность столика рюмка упала на ковёр. Он привстал, желая нагнуться за рюмкой, но утратил равновесие и завалился в сторону, уткнувшись головой в раскинувшуюся на треть столика чугунную пепельницу.
– Вопрос: мордой в пепельницу меня – кто? – спросил Скалыга, выскребая из волос окурки и пепел, и мрачно покивал головой. – Этого никто не знает… Я сам не знаю. – Скалыга впал в оцепенение, затем встряхнулся, встал, сказал: – Пардон!
И отправился в ванную комнату. Войдя спустя несколько минут в ванную, Тугарин обнаружил Скалыгу стоящим на коленях и неспешно посыпающим задумчиво склонённую голову светлым порошком. Гвидон подумал, что ему следует вмешаться в столь замысловатый очистительный процесс, и вынул из руки Скалыги коробку с порошком.
– Предназначается для чистки, дезинфекции, дезодорации и удаления устойчивых загрязнений: мочевого камня, отложений солей жёсткости, ржавчины… – вслух прочитал он, вздохнул и, сняв пиджак и засучив рукава сорочки, принялся за мытьё чужой головы.
– И кому, скажите, нужна… была нужна… эта голомо… гомоло… гламо-мойка? – Скалыга, очевидно, решил, что настала его очередь задавать вопросы.
Освежающего эффекта водные процедуры не дали – Михаила Скалыгу развезло ещё больше. Он что-то лопотал, его реплики, вопросительно интонационированные, неотчётливыми бумерангами чертили воздушное пространство квартиры и пропадали без следа. Всё более мутнея разумом, он скоро начал выкрикивать нечто, что никоим образом не могло удовлетворить уже ни синтаксическим, ни семантическим, ни прагматическим критериям осмысленности.