Вошь на гребешке - стр. 87
– Жалеет он тебя! Ладно, живи с двумя руками, хотя на кой змеюке руки, вот что мне неясно, – спокойно выговорила Черна и отшвырнула визжащую противницу. Встала, рывком выдрала из тела коготь-перстень, бросила подальше. Устроила на плече безвольное тело Белька и обернулась к хозяйке. – Погорячилась, признаю. Если меня и стоит наказать, то не теперь. Уложу его, псаря позову, опять же, подберут годные травки… Поверю, что жив и на ноги поднимется, тогда – наказывай.
Корень, хранящий память о Черне, оказался цепок и упрям, как сама воительница. Тот день помнился в подробностях, богатых болью и удивлением, презрением к себе и неловкостью перед приятелями. Тот день казался последним, после него не стоило жить… но именно тогда мнение Черны о великане впервые показалось не лишенным смысла. Белек желал бы умереть, он бы уничтожен презрением первой ученицы. Но пришлось выжить, проваляться три ночи в бреду, а затем выйти во двор, ощущая себя слабаком, приволакивая больную ногу совсем уж неловко. Это было хуже смерти.
Корни воспоминаний натянулись струнами – но снова не лопнули. Взрослый Бэл все еще надрывался и цеплялся за жизнь, принимал себя негодным учеником Тэры. Тем, кому доверено место у правого плеча. Старшим. Это вынуждало брести из тьмы в жизнь, где нет великанов, а дело кто-то завершить – должен. Хотя бы потому, что тогда, после избиения, в первую ночь без бреда, к нему явилась Милена. Насмешливо сообщила: он трусливее дуффа… Сразу оказалась рядом и шепнула в ухо, что зализывать раны куда проще вместе.
– Бэл, ну постарайся. Большего нам уже не сделать, никак, – устало и без малейшей надежды шептал кто-то совсем рядом.
Голос звучал глухо, мир воспринимался кое-как, словно бы находился далеко, укутанный войлоком корней. Ползти по норе из небытия, преодолевать сопротивление этого шевелящегося войлока уже не получалось, силы иссякли. Корни памяти подгнивали и снова угрожали лопнуть, даже последние и самые, пожалуй, надежные. Но без Милены, Черны и Руннара жизнь замка висела не на нитке даже – на паутинном волоске! И Бэл полз.
К свету, в котором не замечал ни искорки серебра.
К боли, выжигающей сознание.
К жизни, лишенной смысла.
Бэл застонал, последним усилием воли вынудил себя распахнуть веки. День слепил зенитным яростным жаром. Встревожено качались ветви деревьев опушки – толстые, похожие на плоские лапы. К самому лицу склонился Светл, его волосы щекотали кожу.
– Время, – едва слышно выдохнул Бэл.
– Пустяки, всего-то один рассвет ты пропустил, – шепнул Светл. Дрожащие губы не желали складываться в улыбку. – Я не надеялся. Прости, я правда уже…