Восемь лет до весны - стр. 21
Ступора не было, голова соображала четко, решение созрело мгновенно. Матрас, свернутый в рулон, я поставил на стол слева от паханчика, а ударил его справа, с той стороны, где у него не было глаза. Врезал с размаха, не опасаясь ответной реакции.
Этот субъект действительно прозевал удар из-за своей ущербности. А бил я достаточно мощно, да и кулак мой угодил точно в переносицу.
Я помнил, как было с Жариком, и сейчас собирался идти на добивание, но тюремный орел вдруг повесил клюв и опустил крылья. Сознание он не потерял, но покачал отбитой головой и беспомощно сполз со стола.
Парень с пятаком вскочил и собрался меня ударить.
Я схватил матрас, упавший на меня, отступил на шаг назад, взглянул на врага и сказал:
– Это тебе за суку!
Нога моя коснулась никем не занятой шконки. Я бросил на нее матрас. Но боевую стойку принимать не стал. Это бесполезно, если на меня набросятся толпой.
– А кто ты такой? – спросил коренастый крепыш с лысой, отполированной до блеска головой.
Он слегка приподнял руку и придержал свинорылого типа, который все никак не решался атаковать меня.
– Да чего ты спрашиваешь? – прохрипел паханчик. – Мочи фраера!
– Ага, нападай сразу все, по беспределу, – заявил я.
– А что ты знаешь про беспредел? – осведомился свинорылый пацан.
– Ну, про сук он знает, – заявил лысый.
– И про розочки тоже, – добавил я. – Загубленная молодость.
– А что не так? – Паханчик заметно насторожился.
– Загубленная молодость коблы, – заявил я и скривил губы.
Тут, наверное, надо пояснить, что на женских зонах так называют активных лесбиянок.
На самом деле я не уверен был в своих словах, знал просто, что розы и тюльпаны в тюремной живописи цветут со смыслом. Если тюльпан в колючке, значит, за решеткой бывал уже в шестнадцать лет, если роза в том же соусе, значит, восемнадцать стукнуло в неволе. Просто розы – загубленная молодость, роза с шипами на бедре – пассивная лесбиянка.
– Кто кобла?! – завопил паханчик и вскочил.
– Так я же не утверждаю. Но ты можешь с меня спросить прямо сейчас, – проговорил я, вызывая огонь на себя.
Но он не решался идти на реванш и на этом терял последние очки.
– Не утверждаешь? – деловито спросил лысый.
– Прогон нужно сделать, спросить.
– На кого прогон?
– И на Розочку тоже.
– На кого? – вскинулся паханчик.
Но лысый окончательно его добил.
Он повернулся, рассеянно глянул на него, в раздумье приложил палец ко лбу и проговорил:
– Ну, с тобой, Розочка, допустим, все ясно, а ты кто будешь? – Пацан расправил плечи и шагнул ко мне.
Полной уверенности в своих силах в нем не наблюдалось, но желание стать старшим пересиливало опасность, исходящую от меня.