Воровская правда - стр. 56
У ворот колонна остановилась. Словно не устояв под мощным порывом ветра, ворота распахнулись, впуская на территорию несколько сот исхудавших мужиков с номерами на спине.
Старожилы, обступив локалку, громко выкрикивали:
– Хлопцы, из Минска кто е?
– Есть!
– Мужики, из Казани есть кто?
– Пятеро!
– Из Костромы?
– Из Рязани?
– Есть ли на зоне кто из Вологды? – спрашивали в ответ. – Отзовитесь, земляки!
– Да тут нас всех понемногу, считай, всю Россию сюда согнали!
– Давно ли с воли? Что нового в миру делается? Англичане, говорят, на нас скоро полезут!
– А нам-то что переживать, до Сибири все равно не дойдут...
Прибытие нового этапа всегда считается праздником. Среди новеньких можно не только разжиться заныканным табачком, но и услышать, что творится на воле, где просыпаются не от лая караульных собак, а от поцелуя жен и любовниц и слушают не матерную брань озверевших вертухаев, а надтреснутый голос Леонида Утесова из репродуктора или патефона.
Старожилы зоны даже события полугодовой давности воспринимали как свежую новость и не без интереса спрашивали о здоровье товарища Максима Горького. Уже после трехдневного пребывания в зоне Тимофей успел понять, что Иосиф Виссарионович не пользуется у зэков особой любовью, они называли его грубовато-слащаво – Гуталинчиком. Однако это не мешало им колоть на левой стороне груди усатый профиль. Каждый наивно полагал, что ни у одного из сотрудников НКВД не поднимется рука пустить пулю в суровый лик вождя.
Новоприбывший этап месяц держали в карантинном бараке, и переговорить с земляками можно было через широкий проход, огороженный с двух сторон колючей проволокой.
Начальником зоны был кругленький коротышка с огромной лысиной. Поговаривали, что по образованию он филолог и долгое время работал в Институте языка и литературы, однако сейчас никто не смог бы представить его над раскрытой книгой в тиши университетской библиотеки. Звали начальника зоны Николаем Николаевичем Леватым, однако зэки за крупную лысую голову окрестили его Шаром. Он носил мешковатую, часто испачканную углем гимнастерку, которая выглядела на нем естественнее любого другого наряда. Собственно, в другой одежде его никогда не видели. Казалось, он родился для того, чтобы в Заполярье гнуть в бараний рог строптивую русскую волю. А выражался он на «блатной музыке» так изысканно, что его умению завидовали даже матерые уркаганы. Меткие словечки начальника зоны гуляли по всему лагерю, а потом передавались в соседние лагеря, где мгновенно подхватывались, и уже через год пущенное Леватым словцо становилось всеобщим достоянием.