Ворон и радуга. Книга 3 - стр. 10
– Не волнуйтесь, миледи, обо мне слёзы лить некому! – вздохнул Ворон. – Мать свою я давно потерял, жену так и не нашёл. Сгину – никто и не заметит.
– Ты что же совсем один? Как же это! – она покачала светлой головой. – Я вот за Даларда каждый день молюсь, верю, что отведу беду. А за тебя, выходит, и слово перед Небесами замолвить некому?
На глазах у миледи Вилирэн навернулись слёзы. И Эл понял, что сейчас это слёзы не только о нём, но и об её собственном горе и тревогах.
Эливерт нашёл теплую ладонь, поцеловал с почтением.
– Вашему сыну невероятно повезло! Как бы я хотел, чтобы и у меня была такая любящая мать…
– Ах, мальчик мой, бедный мальчик! – Вилирэн не сдержала слёз, погладила его по волосам. – Спи! Надо тебе поспать. А я пойду, хоть на Даларда моего погляжу немножко. Потом приду. Я за тобой присмотрю, не бойся! Сегодня будет, кому за тебя Небеса молить. А потому, спи! Никакая беда к тебе не приблизится, пока я рядом буду, обещаю!
***
Она действительно приходила много раз за вечер, как и обещала. Или это уже была ночь…
Для Эла снова всё смешалось в какую-то бесконечную череду странных снов, видений, воспоминаний. Зелье, которое дала ему миледи Вилирэн, унимало боль, но при этом одурманивало. И полночи у него прошло в полузабытьи. Он чувствовал сквозь сон, как заботливые руки хозяйки дотрагиваются до его лица, проверяя, не вернулся ли жар. Она что-то иногда говорила, и ему даже казалось, что он отвечал.
Иногда в душе поднималась тревога: как бы ни наболтать лишнего, вдруг он выдаст себя в бреду, и она поймёт, что Ворон не милорд, а разбойник с большой дороги.
Отчего-то ему было неловко и стыдно перед этой женщиной за своё нечестное ремесло. А ведь прежде на любые упрёки у него всегда был один ответ: я себе такую жизнь не выбирал, судьба так распорядилась, вот с Великого Небесного и спрашивайте!
Ближе к рассвету отвар, которым его напоили, действовать перестал. Рана заныла. Не так сильно, как раньше, но всё-таки саднила ощутимо, и сон сразу прошёл.
Эливерт лежал на боку, в тишине и одиночестве, пялился в темноту. А мысли текли устало, как обмелевшая от жары река у стен этого замка.
Что-то изменилось...
Да всё, всё изменилось!
Он пытался понять, что случилось, и не мог найти ответа. Казалось, кто-то взял большую ложку и размешал всё, что он носил в себе долгие годы, всё, что хранилось на самом дне души, взбаламутилось и поднялось на поверхность.
И не в ране тут дело. Хотя, если бы не горячка, наверное, он бы ещё долго гадал и вспомнить не мог, отчего Дэини кажется ему такой родной, будто он её всю жизнь знает.