Вор - стр. 87
– А! – не поняв, отозвался Митька. – Садись и слушай… кстати, и мне папироску дай.
– Сел и слушаю!.. только я дешевые курю.
– Ничего!.. и не тормошись попусту: ведь я не совсем уж злодей, как и ты, надеюсь, не полный пока мошенник. Не выношу пестроты в глазах, – устало предупредил Митька. – Итак, существует личность такая на свете, под названьем Агей Столяров.
– Наслышан малость.
– Что же ты про него слышал?.. и спички тоже дай.
– Ну, как бы сказать: обломок недавнего вселюдского подлого побоища. Мужчина ночной, неприятный, со странностями, говорят…
– Мало знаешь: в семь раз хуже!.. почему спички сырые у тебя?
– Наследника давеча купали, в лужицу спички выскользнули.
Митька вскинул на него внимательные глаза.
– А у тебя есть?.. вот не предполагал. Канительно поди нонче с детишками?
– Не очень: ведь свой. Но смысл жизни, а вроде и развлечение: шумит, производит беспорядок бытия… Надо, Дмитрий Егорыч!
О будущем ребенке всего лишь в то утро уведомила Фирсова жена, но он придвинул предстоящее событие, по бессознательному наитию прибегнув к лжи, помогавшей ему взломать упорное недоверие собеседника.
– Это ты верно… – задумчиво обронил Митька и некоторое время молчал потом. – Так вот, об Агее: во что бы ни стало желательно ему повидаться с тобой, господин хороший!
– На кой же ляд я ему снадобился? – ища тональность для разговора, вскинулся Фирсов и прибавил очень уместно, что его Федором Федорычем зовут.
– Да как тебе сказать, Федор Федорыч… Ты ведь сочинитель, если не врешь?
– Грешу… – буркнул Фирсов, разочарованно поглядывая себе на пальцы в чернилах. – И что из того?
– А то, Федор Федорыч, что догорает человек… и вот скучно, томно ему задыхаться в собственном своем чаду. Видно, желает объяснить себя людям…
Не спеша, пользуясь временным превосходством, Фирсов прикидывал что-то в уме.
– Исповедь, словом?.. не пробовал себя в этой роли. Сложновато с ним, пожалуй?
Оба помолчали, каждый по-своему провидя скорую Агееву концовку, и так как чужая могила сближает, то, начиная с этой минуты, ледок их отношений утончался беспрестанно. Правда, далеко было не только до приятельства, даже до полного доверия, однако Митька уже признал человеческое гражданство в сочинителе, а сочинитель перестал прикидываться для самозащиты тем, кем не являлся на деле. К великому разочарованию сочинителя, Митька выставлял Агея в подмен себе, а Фирсова как-то не тянуло идти в духовники к человеческой падали. Поэтому он сразу с ворчливой откровенностью и объявил, что новых пассажиров в повесть не принимает, билеты проданы, и вообще волшебный ковчег его готов к отплытию. Кроме того, включение в повесть сильной и грубой фигуры вроде Агея могло наложить нежелательный отблеск на чисто умственную, по тогдашнему фирсовскому замыслу, трагедию Дмитрия Векшина.