Вопреки всему - стр. 5
А ей и впрямь было чего опасаться.
Немецкий танк, наползавший гусеницами на свежие русские позиции, внезапно возникшие на краю горелого, основательно раскуроченного леса, наехал одной гусеницей на железную тарелку, оставленную сержантом-сапером, окутался пламенем и дымом, мигом растерял разную хозяйственную мелочь, прикрученную к броне, в воздух взвились и проворно размотались два железных троса, несколько звеньев начавшей ржаветь плоской гусеницы, бочка с искусственным, сладко пахнущим горючим, популярным в германской армии, два запечатанных гвоздями ящика…
Непонятно, что было в ящиках – то ли патроны, то ли что-то нужное в танковом хозяйстве – те же гвозди, скобы, болты и гайки или, допустим, мыло.
Через несколько минут подорвался второй танк – саперы поработали отлично, точно все рассчитали, угадали, по каким колеям поползут танки, как поняли и другое: по лесным увалам, рытвинам, медвежьим ямам и провалам аккуратисты-немцы не пойдут вообще – не в их это характере…
В результате счет, как в хорошем футболе в родной Ивановской области, обозначился достойный: два – ноль. А в футбол перед войной начали играть, кажется, все, – кроме, может быть, тянь-шаньских пастухов, проводивших летние сезоны (время футбола) на высокогорных пастбищах в окружении овечьих стад, да присоединившихся к Советскому Союзу молдаван, занятых заготовкой кукурузных початков – иначе зимой можно остаться без любимой мамалыги…
Большой молодец сержант-сапер – точно впечатал минные коробки в землю, под снег – ай, какой молодец! Молодца!
После второго взрыва туманная скирда зашевелилась недовольно и начала понемногу провисать. А может, это и не туман был вовсе, а обычный дым? От случайного снаряда загорелась какая-нибудь старая конюшня, набитая сухим навозом, задымилась азартно, вот туманные клубы и поволоклись от нее к окопам.
Раз скирда начала провисать – значит, немцы решили отступить.
В этот момент Куликов засек то, чего не засекли другие, – по внезапному перемещению копен тумана (ну словно бы их фрицы передвигали внутри сырой серой скирды) определил перегруппировку немцев, переставил пулемет и вновь открыл стрельбу.
Очередь была длинной, рыжего цвета, она легко развалила пространство. Немцы не успели уйти – Куликов положил треть их, стрелял до тех пор, пока не кончилась лента – горячая, извивающаяся, она безвольно распласталась на грязном, пропитанном водой и мартовским холодом снегу.
– Коля, ленту! – громко прокричал Куликов, и напарник, матерясь, выплевывая слова куда-то в сторону, словно бы навсегда избавляясь от них, засуетился около «максима», застучал крышкой коробки, засипел, прикусывая себе дыхание.