Вооруженные силы на Юге России - стр. 8
Ряды старых добровольцев редели от постоянных боев, от сыпного тифа, косившего нещадно. Каждый день росли новые могилы у безвестных станций и поселков Кавказа; каждый день под звуки похоронного марша на екатеринодарском кладбище опускали в могилу по нескольку гробов с телами павших воинов… Пал в бою командир 1-го артдивизиона, полковник Миончинский>25, известный всей армии своими искусством и доблестью… Умер от тифа начальник 1-й дивизии>26 генерал Станкевич>27, выдержавший во главе сборного отряда всю тяжесть борьбы на степном Манычском фронте, и много, много других.
В начале января мы похоронили умершего от заражения крови, вследствие раны, полученной под Ставрополем, генерала Дроздовского>28. Одного из основоположников армии, человека высокого патриотизма и твердого духом. Два месяца длилась борьба между жизнью и смертью. Навещая Дроздовского в лазарете, я видел, как томился он своим вынужденным покоем, как весь он уходил в интересы армии и своей дивизии и рвался к ней. Судьба не сулила ему повести опять в бой свои полки.
Для увековечения памяти почившего его именем назван был созданный им 2-й офицерский полк>29, впоследствии дивизия, развернутая из этого полка>30. Приказ, сообщавший армии о смерти генерала Дроздовского, заканчивался словами: «…Высокое бескорыстие, преданность идее, полное презрение к опасности по отношению к себе соединились в нем с сердечной заботой о подчиненных, жизнь которых всегда он ставил выше своей. Мир праху твоему, рыцарь без страха и упрека».
Состав Добровольческих армий становился все более пестрым. Ряд эвакуаций, вызванных петлюровскими и советскими успехами (Украина), и занятие нами новых территорий (Крым, Одесса, Терек) дали приток офицерских пополнений. Многие шли по убеждению, но еще больше по принуждению. Они вливались в коренные Добровольческие части или шли на формирование новых дивизий. Коренные части («цветные войска», как их называли острословы по пестроте красок и форменных отличий) ревниво относились к своему первородству и несколько пренебрежительно к последующим формированиям. Это было нескромно, но имело основания: редко какие новые части могли соперничать в доблести с ними. Это обстоятельство побудило меня развернуть впоследствии, к лету 1919 года, четыре именных полка (Корниловский>31, Марковский>32, Дроздовский, Алексеевский>33 с соответствующими артиллерийскими дивизионами) в трехполковые дивизии.
Вливание в части младшего офицерства других армий и нового призыва и их ассимиляция происходили быстро и безболезненно. Но со старшими чинами было гораздо труднее. Предубеждение против Украинской, Южной армий, озлобление против начальников, в первый период революции проявивших чрезмерный оппортунизм и искательство или только обвиненных в этих грехах по недоразумению, – все это заставляло меня осторожно относиться к назначениям, чтобы не вызвать крупных нарушений дисциплины. Трудно было винить офицерство, что оно не желало подчиниться храбрейшему генералу, который, командуя армией в 1917 году, бросил морально офицерство в тяжелые дни, ушел к буйной солдатчине и искал популярности демагогией… Или генералу, который некогда, не веря в Белое движение, отдал приказ о роспуске Добровольческого отряда, а впоследствии получил по недоразумению в командование тот же, выросший в крупную Добровольческую часть, отряд. Или генералу, безобиднейшему человеку, который имел слабость и несчастье на украинской службе подписать приказ, задевавший достоинство русского офицера. И т. д., и т. д.