Волгарь - стр. 14
…На Троицу обвенчали в Царицынской церкви стрелецкого сотника Никифора Игнатьича Васильева и Дарью Харитоновну Парфенову. Невеста была чудо как хороша в дареном женихом дорогом московском платье и жемчужном ожерелье, только бледна без меры. «Видно, не своей волей идет», – судачили в церкви кумушки-греховодницы, обвиняли Евдокию в корыстности.
Ефим не пошел на свадьбу к сестре, только поклонился ей в ноги накануне и попросил прощения.
– Бог тебе судья, братец, – сказала плачущая Даша и обняла любимого брата.
Сотник сдержал слово: купил у разорившегося торгового гостя небольшую, но ладную избенку для Парфеновской вдовы, так как Евдокия напрочь отказалась жить вместе с молодыми.
– Ты прости, Никифор Игнатич, хоть и не чужие мы теперь, а не могу я так: Ефимка-то мой и так из дому сбегает, что ни день. А стань я с вами жить, так совсем парень исшаляется и загибнет.
Никифор ничего не сказал, его сердце пело надеждой на будущее счастье с Дарьей, и он верил, что и Ефим образумится, когда поймет, как хорошо сестре живется за сотником.
… В жарко натопленной спальне на пуховой перине съежилась в углу кровати дрожащая Даша. Со страхом ждала она своего мужа. Чистая девушка страшилась предстоящей ночи с сотником. Он пугал ее и возрастом, и чином, и великим достатком, который мельком успела увидеть во время свадебного гулянья молодая жена. Но более всего пугал ее сотников шрам и глубоко посаженные глаза, в которых загорался страстный огонь всякий раз, как взгляд стрельца падал на Дарью.
Никифор со свечой в руке вошел в спальню и затворил дверь на крючок. Он был бос, в свободной рубахе и простых холщевых портах. Укрепив свечу на поставце, сотник присел на край кровати. Даша с испугу сжалась в комочек и расширенными от страха глазами следила за мужем.
– Почто дрожишь, голубонька? – спросил он. – Знай, ладо мое долгожданное, никогда тебя не обижу, скорей сам умру, чем дам хоть слезинке твоей упасть!
– А зачем же замуж тогда брал, знаешь ведь, что не мил ты мне, – тихонько проговорила Дарья.
– Знаю, знаю, что не любишь, – тяжело вздохнул Никифор, – но посуди сама: как я мог смотреть на твои страдания, когда по-другому помочь тебе нет возможности! Я верю, Дашенька, что настанет день и отогреешься ты моим теплом и хоть не все свое сердце, а малую часть его уделишь мне, я и этим рад буду. А сейчас спи, ласточка, я тебя не трону.
Сотник действительно лег на край кровати, стараясь не задеть дрожащую жену, и вскоре дыхание его стало ровным и глубоким.
Изумленная Дарьюшка долго смотрела на спящего мужа и никак не могла до конца уразуметь, что ее действительно сегодня не тронут. Постепенно сон сморил измученную девушку.