Волчье кладбище - стр. 34
– Да, – оживился Адам.
Он подозвал официантку.
Я нашарил кое-что в кармане, когда потянулся за деньгами.
– Ты знаешь, что это? – я хлопнул ладонью по столу; рядом с двумя бобами[52] оказался коробок с нарисованным павлином.
Реакция тех двоих была предсказуема, но я следил за лицом Шивон. Она прочла надпись на картонке – «Павлины с резервуарами на концах» и улыбнулась без всякого смущения.
– Я же не в лесу выросла, – сказала она, глядя на меня. – Благодаря этим штукам я родилась!
Шивон засмеялась, Агата прямо-таки вскипела.
– Извини, но это так смешно! Мне мама рассказывала. – Шивон переводила искрящийся взгляд с меня на Адама. – Когда моя мама и наш папа встречались, Агате было четыре или пять лет. И однажды, когда мама гостила у папы, Агата решила примерить шляпку моей мамы, и там, под лентой, она обнаружила хранившиеся презервативы…
Два божьих одуванчика за соседним столом в ужасе напряглись и уставились в нашу сторону. Я приветливо кивнул им:
– Добрый день, леди!
Они отвернулись.
– Мама всегда такой чудной, экстремальной была, – весело продолжила Шивон. – А Агата не знала, что это за штуки, думала, что воздушные шары для праздника – у папы как раз день рождения должен был быть. Агата не хотела, чтобы эта тётя оставалась на праздник и дарила шары папе. Она взяла и проткнула их иголкой! Вот так я и родилась!
Я хохотал так, что чуть со стула не упал. Адам смеялся втихомолку, а вот Агате хотелось испариться от смущения. Звонкий смех Шивон и мой гогот вновь привлекли почтенное внимание со стороны. Нам было не до приличий.
– Так и знал! Все толки о наивности и хрупкости… Ваша неискренность, мадемуазель… – обращался я к Агате.
– Так, мне надоело это слушать! Мы идём или нет? – потребовала Агата.
Я повернулся к Шивон, моей первой в жизни ирландке. Надо было как-то отметить это важное событие.
– Ну, надежды на тебя как на чертовски хорошего игрока в пул никакой, да?
– Играю теоретически, – сказала она.
Затем добавила:
– Пока что вся моя жизнь – одна сплошная теория.
– От теории к практике, – подмигнул я Агате.
А у выхода из кафе, чтобы поддразнить ещё чуток, я произнёс негромко Агате на ухо:
– Ты отбираешь у меня честь и достоинство быть собой.
В ответном взгляде смертоносно блеснула сталь. А меня ещё больше улыбаться тянуло. Ведь я действительно сказал эту неправду забавы ради: Шивон была совсем не в моём вкусе, вся её ангельская чистота не для меня. Возможно, это пора у меня такая, когда невинность не берёт за душу. Меня не трогала весна, не горела она во мне, не вспыхивала. Я сам был огнём, горел и поджигал других круглый год, а это совершенно другое.