Водонапорная башня - стр. 2

– Глянь-ка, со всеми пожитками! Сколько чемоданов-то! Стало быть теперь соседи.

Я всегда получала огромное удовольствие наблюдать, как яд праздного любопытства отравляет человеческое существо. Он имеет свойство мгновенно всасываться в кровь и, парализуя центральную нервную систему, заставляет людей принимать наиглупейшие позы подсматривающих и подслушивающих.

– “Ей бы бинокль”, – подумала я.

Вдруг я живо представила, как бабушка, одетая в лилово-розовый камуфляж под цвет гераньи, с офицерской выправкой стоит напротив окна и прикладывает к глазам бинокль. Долго так стоит, не шелохнувшись, а потом скупым на эпитеты армейским языком начинает докладывать обстановку: “Их трое. Среди них женщина – мать. У нее ключи. Открывает ворота. Мужчина лет сорока – отец – паркует машину. Есть еще мальчик лет семнадцати. Наблюдение заканчиваю”. Я громко рассмеялась, чем, по-видимому, смутила бабушку, и она оставила свой наблюдательный пункт.

– Я ведь зачем-то сюда зашла, а зачем – не помню, – говорила она, а ее взгляд воровато обшаривал углы.

То, как работала бабушкина память, представляло для меня одну из самых неразрешимых загадок во вселенной. Она хорошо помнила свое детство, войну и буквально по дням и летам могла восстановить их долгую и, казалось бы, однообразную жизнь с дедом. Она помнила года, когда были засухи и “горело” сено, когда заливало картошку, и копать ее приходилось, стоя по колено в воде, и даже какой расцветки был шарф, который она отдала деду, когда он пришел ее сватать. После же дедовой смерти ее память будто кто-то запечатал, как конверт с письмом, на исписанных листах которого больше не осталось места для новых событий. Она стала путать дни недели, забывать, где оставила свои вещи, и клала ли соду в блинное тесто. Будто память ее была сосредоточением ее души, которая жила теперь глубоко, как в погребе, в прошлом. Здесь же со мной, на поверхности, было то немногое, что от нее осталось, и чего еще хватало на ее неизменно вкусные пироги и редкие ласки. Я улеглась поудобней на бок, положила голову на одну руку и с видом полного участия стала сканировать взглядом предметы в комнате.

– Может за газетой зашла?

– Не, газет в кухне полно, – отклонила она мою версию.

Кстати, в бабушкином доме газеты никогда не подразделялись на свежие и несвежие, а понятия “вчерашней газеты” просто не существовало. Было четкое разделение на чистую бумагу и газеты, особенно если речь заходила о вещах весьма интимного свойства. Этот позабытый мной факт скупой бабушкиной практичности сделал мою версию несостоятельной.