Во времена Саксонцев - стр. 13

– Я, я, – заикался он, когда купец замолк, – не думаю, что всегда буду держать дверные ручки Пребендовским. Человек должен помнить о себе, потому что другие о нём не подумают. Я сирота, сам себе господин и слуга. Как бедный шляхтич, я не имел для себя иной дороги, только одеть духовное платье.

Говоря это, он потряс полой своего длинного чёрного одеяния, точно оно его обременяло.

– Но двери ещё за мной не закрылись, могу, когда захочу, вернуться в мир. Я по выбору могу направиться туда, куда мне кажется удобным, ищу, размышляю, пробую. Пребендовским временно понадобился секретарь… я пристал к ним, чтобы что-то делать… я не связан, нет…

По говору Витке заметил, что старое испытанное вино подействовало.

– Платят вам всё же? – спросил он, меряя его глазами.

Гость рассмеялся и пожал плечами.

– Платят, платят, – начал он, насмешливо бормоча. – Всё-таки что-то платят! Получу подарок на Новый Год, справят мне одежду, иногда под хорошее настроение от скупого пана что-нибудь неожиданно обломится… Есть время рассмотреть… есть оказия прислушаться.

Он сплюнул и, осушив рюмку, отодвинул её, показывая, что с него уже достаточно. Лоб покрылся испариной.

Витке смотрел и слушал.

– Я вас, – сказал он, подумав, – отговаривать от Пребендовских не намерен. Они вас в действительности могут протолкнуть, но служба тут у них – это неволя, и ничем, кроме надежд, не оплачивается… Осмотритесь…

– Я так и делаю, – потирая огромные руки, сказал гость, – до сих пор не было вариантов лучше.

Оба замолчали. Захарий хотел ему долить ещё, тот решительно отпирался; он собирался уже уходить, когда купец, опёршись на стол, потихоньку с ним начал обговаривать условия учёбы.

Пан Лукаш Пшебор, потому что так звали секретаря пани Пребендовской, вышел оттуда через полчаса, хорошо захмелевший, улыбаясь себе и мерзко искривляя губы.

– Этому немцу не терпится, – говорил он про себя, – жадный до денег, как они все. Пошёл наш язык в цену! Кто бы надеялся, пан Лукаш на этом выгадает.

Было раннее утро. Вчерашним вечером во время обычной игры при рюмках курфюрст, против своего обыкновения, был очень задумчив, не показывал весёлости, и ни остроумием товарищей, ни вином из задумчивости себя не давал вывести. Наконец он удалился со своим любимцем полковником Флемингом и бароном фон Роз.

На следующий день раньше, чем обычно, Флеминг находился уже в кабинете, прилегающем к спальне курфюрста.

Как всё, что окружало любящего роскошь и броскость Фридриха Августа, этот кабинет также отличался великолепием вещей, обивки и украшений, бросающихся в глаза. Золото светилось на креслах, блестело на обоях, на карнизах, и даже ковры, которыми частью был выстелен пол, были пронизаны золотыми нитями. На удобном, широком стуле, наполовину одетый, сидел, опёршись рукой на стол, недавно избранный польский король, и странно это отличалось от окружающей роскоши и элегантности, курил короткую трубку, пуская густые клубы дыма.