Во дни Пушкина. Том 2 - стр. 26
– Да что же декабристы? – пожал плечами Ермолов. – Их на всю Россию сто с небольшим человек оказалось да и из тех девяносто пять готовы были на коленях о прощении молить…
Пушкина этот разговор определенно стеснял. Ермолов подметил это и ловко перевел беседу на литературу.
– Нет, Карамзина вашего я нисколько не ценю… – сказал опальный генерал. – Точно вот он все ремень сыромятный жует… Мне хотелось бы, чтобы история российская была написана пером пламенным – вот как ваше, например… Надо дать почувствовать этот переход русского народа от ничтожества к славе и могуществу…
– Я особенно удивляюсь, как мог Карамзин так сухо написать первые части своей истории… – живо подхватил Пушкин. – Времена Игоря, Святослава это ведь героический период нашей истории…
Ермолов нахмурил свои густые брови. Он считал, что самый героический период русской истории это 1812 г., но он не возражал.
– Я непременно напишу историю Петра… – сказал Пушкин. – Это одновременно и Робеспьер, и Наполеон, живое воплощение революции… Я думаю, что теперь можно бы писать уже и историю Александра и…
– Пером Курбского? – лукаво бросил седой воин.
– Это было бы великолепно!.. – засмеялся Пушкин. – Что ни говорите, а этот стиль нам всегда был особенно по душе…
Ермолов на мгновение задумался о чем-то, и Пушкин заметил, что когда он не улыбается, то он становится приятен и даже как-то по своему красив. Но генерал не сказал, о чем он думал, и, стряхнув с себя раздумье, шутливо спросил:
– А с Грибоедовым все по-прежнему носятся? Не понимаю! У меня от его стихов скулы болят…
Пушкин вскоре встал, чтобы ехать. Ермолов удерживал его к обеду, но тот уклонился: надо торопиться.
– Ну, с Богом… – сказал опальный генерал. – Ежели увидите там Ерихонского, кланяйтесь ему… Уповать на него уповайте, но с оглядкой. Это вам не Долгоруков и не Голицын: с короткими лестницами этот на штурм не полезет…
Пушкину было досадно видеть в герое эту мелкую зависть, а с другой стороны, и жаль было боевого орла в клетке. Он простился с генералом, выехал из неуютного Орла и шагом потащился по невероятной черноземной грязи, которую развели тут последние ливни…
VII. Чернозем
Он был недалеко уже от Ельца, как вдруг на неведомой маленькой станции нагнал он какого-то офицера. Тот, до глаз забрызганный грязью, всмотрелся в Пушкина и вдруг с радостным криком: «Александр Сергеич, батюшка!..» – бросился ему на шею…
– Позвольте, позвольте, позвольте! – смеясь, отстранился Пушкин. – Надо сперва установить, кто кого может больше выпачкать…
– Пачкайте, пачкайте, сколько душе угодно, только обнять дайте! – кричал тот. – Не узнаете? Да где и узнать! Сколько воды утекло… Помните поручика Григорова, который вам под Одессой залпом батареи отсалютовал? Ну, вот он самый…