Внук котриарха - стр. 30
Разделение кошек на дворовых и дворцовых произошло еще при Екатерине Второй, в её время по Зимнему дворцу на вполне законных основаниях разгуливали только царицыны любимицы – русские голубые. После Екатерины практически у всех русских царей и их детей тоже были коты. И у Николая Первого, и у всех Александров, и у Николая Второго.
Особую память оставил о себе котенок цесаревича Алексея. Рыжего с белыми пятнами Зубровку Алеша привез из-под Могилева, где был с отцом на военных учениях. Сначала по настоянию цесаревича – пусть мышей от картин отгоняет – Зубровку поселили тут, во дворце, о чем немедленно пожалели: котенок летал по Эрмитажу, сшибая все, что подворачивалось, и разбивая все, что можно было разбить. На поиски и поимку сорванца бросалась вся челядь, цесаревич даже в ошейник с колокольчиком его обрядил, чтоб хотя бы по звуку узнавать, где тот носится. Все зря. Только кинутся на звук разбившейся статуэтки, тут из другого зала визг и лай – Зубровка уже дерется с французским бульдогом княжны Татьяны – Ортино. Прибегают на бульдожий вой – поздно: котенок совсем в ином месте гоняет сиамского кота другой княжны – Марии.
После того, как котриатору представили список дворцовых ценностей, уничтоженных Зубровкой, котенка наказали ссылкой в Царскосельский дворец, где в то время жила императорская семья. Цесаревич, конечно, дружку обрадовался. Но, как рассказывали, Зубровка и там много черепков оставил.
Однако все же российские самодержцы, как ни странно, больше любили собак. Отчего? Кэльфам абсолютно ясно: собак любить гораздо проще. Они понятнее, тупее, искренность их сродни глупости, ну и человек рядом с собакой чувствует себя истинным царем природы, способным повелевать, укрощать, обучать. С кошками все иначе. Все ровно наоборот. Ни одна кошка никогда не подчинится человеку полностью. Разве что иногда станет делать это для вида. Жаль, люди редко смотрят в кошачьи глаза, жаль, многое могли бы узнать и о себе, и о мире.
С дворовыми поговорит Снотра. А вот с дворцовой «элитой», как сами себя именуют несколько особей, занимающие лестницу рядом с хозотделом на втором этаже, надо непременно пообщаться. Их тут всего пятеро: четыре кота – Портос, Фигаро, Бен Ладен, Батон и кошка Ника, но наглости и самодовольства этой пятерки хватит на сотню обычных хвостатых. Над их обиталищем реет рекламный слоган: «Noli tangere circulos meos» – не тронь мои круги, иначе говоря: лучше не лезь – схлопочешь. Кто-то из студентов Репинки постарался.
Элита, конечно, не знает, а Шона отлично помнит: точно эти же слова начертал на своде эрмитажного подвала, в котором жил во время страшного Фимбульветера, архитектор Александр Никольский. Голодный, при свете свечи, он зимой сорок второго чертил Арки Победы, через которые должны были пройти воины-освободители, разорвавшие блокадное кольцо. «Noli tangere circulos meos» – «не тронь мои чертежи»! Эти слова Архимеда, обращенные к римскому воину, своему убийце, Никольский адресовал новым варварам, пытавшимся покорить Петербург.