Вниз по течению. Книга вторая - стр. 12
Марина обхватила живот плотнее.
– Слышишь или кажется?
– Кажется, наверно… да конечно кажется! Но будто на самом деле – так страшно.
– Ещё бы не страшно! – Рая снова перекрестилась, – Алкашья смерть – она часто лютая бывает. У меня муж гражданский… хотя какой он муж? Сожитель да собутыльник, но ближе его тогда никого не было. Он умер один в квартире, сердце остановилось, болел уже весь. Казалось бы легко ушёл, да только лицо у него такое было, будто увидел перед концом самое страшное в своей жизни. Перекосило всего, глаза выпучены, рот разинут – страх божий! Потом в морге это конечно исправили, но я запомнила и никогда не забуду.
– С бодуна умер? – спросила Марина, не глядя на Раю, но обращаясь к ней. Обращаясь почти сочувственно, без яда в голосе, что случилось впервые на Наткиной памяти.
Рая не показала удивления, буднично ответила.
– С бодуна. Так и записали, что сердечная недостаточность плюс алкогольная кардиопо… кадиоло… тьфу, пропасть! В общем, если вспомнить, то сколько их – таких никому не нужных алкашей, странно умирает? Разве ж кто будет особо разбираться, если одинокий был? Вот и твой, Наточка, сосед – теперь уж и не узнать, что с ним стало в той бане…
Они замолчали. За окнами смеркались ранние январские сумерки, снег из белого постепенно становился лиловым. Мела позёмка.
– Кажется, к ночи опять запуржит, – заметила в пространство Рая.
А Марина поёжилась, замерла на миг, прислушиваясь к чему-то внутри своего тела, и нетерпеливо спросила:
– Ната, я что-то так и не поняла при чём здесь твой сосед вообще? Ты расскажешь уже про лабу или нет? Я послушаю, да пойду, а то уставать стала быстро. И спина болит, если долго сидеть…
– Это нормально для бабы в положении, – буркнула в пространство Рая, и тоже обратилась к Натке, – Да, Натуль, расскажи уж всё до конца, облегчи душу.
И Натка стала рассказывать.
Сначала всё шло хорошо. Тёплый соляной раствор действовал успокаивающе, и принёс облегчение. Сумели расслабиться мышцы, ушёл тремор из конечностей, унялась неотступная «дрожь ливера», как называл Витя знакомое только алкашам ощущение, будто мелко трясутся все внутренности. Даже давление на черепную коробку ослабло, и теперь при сильном желании его можно было бы списать на симптом начинающейся простуды, вещь неприятную, но далеко не такую опасную, как задержка жидкости в мозгу – грозные предвестия его отёка, чем это было на самом деле.
Удивительно, но Натка даже смогла задремать, паря, как в невесомости в вязком растворе соли, в полной тишине и темноте. Вообще, если это не было самообманом, засыпала она не один раз, потому что по её внутреннему ощущению времени прошло немало, пусть в непроницаемой для света и звуков капсуле и не было никакой возможности это проверить. Дремала, пробуждалась, слегка меняла положение, двигала руками и ногами, убеждаясь, что они всё ещё при ней, моргала, пытаясь разглядеть разницу между темнотой под закрытыми веками и темнотой снаружи. Разницы не было. Звуков тоже не было. Ничего не было до того момента, когда очередная поверхностная дрёма внезапно не прервалась, словно нарушенная неким неслышным сигналом.