Визит нестарой дамы - стр. 34
Обратный адрес, написанный на конверте, – липа. По телефону мурлыкает автоответчик. Концов никаких. Информационная блокада три года. А теперь вот сестрица с долларами… бред!
«Рисунок не форма, а способ видения ее», – говорил Дега. Для Димки жизнь была не формой, а способом видения; то, что ему не нравилось, он отстригал ножницами, не как скульптор брызги мрамора, а как страус пределы видимости. В скульпторах меня всегда пугала агрессия по отношению к камню, когда я разглядывала их добывание формы стучалками и дробилками, мне было жалко глыбы.
«Смотри, какая она законченая, – говорила я приятелю-скульптору, – неужели не жалко?»
«Она не законченная, она не начатая», – отвечал он, сладострастно сжимая инструменты в руках. И в этой бойне камня с виденьем творца я все время идентифицировала себя с камнем. Психоаналитик сказал бы о навязчивом страхе кастрации. Ну и что, моя болезненная суверенность всегда выглядела привлекательнее беготни друзей навстречу кастрации.
Димка был другой, он охранял частное пространство побегами, он утекал, как вода через ткань, и строил параллельный мир. Отвлекаясь на уроках, я открыто занималась хулиганством, а он переселялся на ветку за окном. Учителя на меня орали, а его тихо ненавидели, он был мягче, гибче меня по внутренней фактуре. В иерархии властных функций я всегда стояла над ним, но в последний момент вместо честной разборки он предлагал эмоциональную манипуляцию, показывая, что власть моя фиктивна. Нас дразнили, говорили, что у нас перепутан пол, что я – мальчик, а он – девочка. Нам навязывали совковое распределение ролей, а мы в гробу его видали.
С детства мне никак не удавалось маскироваться под швабру, «говорить тихо, смотреть в пол, улыбаться половиной рта, не защищаться, соглашаться и делать по-своему». Я давно была бы в психушке, если бы пошла по этому пути, изнасиловав свой темперамент. Димка же пренебрегал имиджем супермена, не умел и не хотел учиться драться, не возбуждался от чужой крови и чужого унижения. Некоторые приятельницы, эдакие сиротки в оборках, утверждали, что мой экстремизм – результат того, что я не добрала как женщина. Приходилось объяснять, что моей женской биографии хватит на весь Центральный округ Москвы, и доказывать это с цифрами. Также, когда накачанные жлобы предлагали Димке самоутвердиться на кулаках, он пожимал плечами и уходил, а бабы все равно хотели только его. И в наших цитатниках был перл: «самый практичный сексуальный бодибилдинг – укрупнять и наращивать личность».
Это было тогда… А теперь я держу в руках старое провокационное письмо человека, эмигрировавшего сначала в Америку, потом в кришнаиты, и силюсь компьютерным способом построить его образ. Я беру карандаш, обозначаю на конверте череп самостоятельно побрившегося Самсона, прямой нос, такие чувственные губы, впрочем, губы, должно быть, стали резче и суше, их стоит спрямить. Глаза. Невозможно рисовать глаза, не понимая, о чем думает человек. Глаза? Не знаю. Конверт падает на пол и укрывает шлепанец с помпоном безглазым лицом. Я понимаю, что если срочно не смотаться из дома, то можно опрокинуться в глухую тоску. А это накладно. Как утверждал классик, с депрессией можно обращаться к врачу, а с тоской – только к господу богу.