Витражи. Лучшие писатели Хорватии в одной книге - стр. 18
Жизнь – это вечная борьба, думал профессор, в которой побеждают сильнейшие, а о слабых должны заботиться церковные богадельни.
Он даже покраснел от неожиданного приступа злобы.
Ему очень хотелось вскочить и закричать на Хенрика: «Что вы себе позволяете, побойтесь Бога, что это за манеры, что за поведение?», и мысленно он так и сделал, он представил себе, как переходит на другую сторону дороги, а старик растерянно смотрит на него, стоя на коленях посреди луга, словно молится, словно собирается с силами, чтобы встать, спрашивает: «Простите, что случилось?», и, как всегда в драматические моменты, обращается к нему на вы таким тоном, каким словацкая служанка обращается к истеричной даме из варшавской семьи, разбогатевшей на военных поставках…
В этот момент профессор устыдился, силы внезапно покинули его, и он был счастлив, что все это лишь плод его волнения и разыгравшегося воображения.
Счастлив, как и всегда раньше, что не бросился на Хенрика Миллера, старого товарища, единственного, кто оказался готов уйти с государственной службы только для того, чтобы стать учителем его несчастного сына, что не схватил его за шиворот и не вышвырнул из своей жизни. И снова, правда лишь на миг, ему показалось, что все-таки именно так и следовало бы поступить.
Да, такое случалось, время от времени им овладевал неконтролируемый гнев.
Важно просто выдержать припадок, продолжается он обычно недолго, пять, максимум десять минут, после чего делается стыдно. Это как с сигаретами у того, кто бросил курить: приступ накатывает каждые два-три дня, длится недолго и потом проходит.
Боже милостивый, да что бы я сейчас без них двоих делал, грызла его совесть, пока Ружа и Хенрик, с головой ушедшие в свои дела, превращали луг во временное пристанище Мерошевских.
Он смотрел на них и думал, как ему поступить. Кто-нибудь другой вернулся бы в Цриквеницу и провел в этом прелестном приморском городке две недели. Это был бы прекрасный отдых, который наверняка ничто бы не нарушило. И все пошло бы своим чередом так, как и было задумано когда-то давно и как было начато в тот день, когда Эстер обнаружила на ноге мальчика безобидный узелок.
В Цриквенице все продолжило бы неумолимо развиваться, время бы ускорилось и потекло дальше, к своему концу, так же, как это произошло бы и в любом другом случае, что бы он ни предпринял и как бы ни поступил.
Вернуться в Цриквеницу было бы разумно, но что-то заставляло его продолжить путь туда, куда он и намеревался попасть от самого Кракова – в маленький немецкий отель, который ему несколько лет назад так красочно описывал югославский дипломат и поэт, его старый, еще по довоенным временам, знакомый. Но вдруг этот отель в горах был всего лишь плодом его поэтического воображения? Или выражением симпатии, которую не удалось высказать с помощью чего-то реального, и она превратилась в фантазию?