Виновные назначены - стр. 34
Но тогда, сразу после истории с пропажей и возвращением «Писем», совершенно растерялась: что мне делать с тобой? В смысле, как теперь себя вести, когда – я была уверена – моя тайна раскрыта? Признаться в любви откровенно, как Татьяна Ларина: «Я к вам пишу, чего же боле?», или делать вид, что ничего не случилось, дескать «я – не я, тетрадка не моя»? Ты сам подсказал мне выход. Тридцатого мая мы отмечали последний звонок, который прозвучал для нас по случаю окончания девятого класса. После чего мы собрались у Ирины на вечеринку, ты пригласил меня на танец и сказал:
– Если я задам тебе вопрос, ты ответишь честно?
– Да.
– Я тебе нравлюсь?
– Да.
– Ты действительно писала мне письма?
– Это уже третий вопрос. Но всё равно «да».
Ты сиял, как надраенный самовар, словно получил заслуженную награду, и мне стало страшно обидно, что вслед за моими тремя «да», ответных признаний не последовало. Ты всего лишь сказал, что «подумаешь, как с этим быть». Задумчивый!
Меж тем наступили летние каникулы, в течение которых мы не встречались, поскольку уезжали из города, ты – в лагерь, я – в станицу к тётке. Начала нового учебного года я ожидала с лихорадочным нетерпением, а первого сентября увидела тебя в школьном дворе, поняла: по-прежнему люблю – и тут же вступила в необъявленную войну. Ты смотрел на меня, и я зло спрашивала:
– Что?
– Ничего, – терялся ты.
– Ну, раз ничего – так и нечего!
Ты подходил с идеей, я нетерпеливо отмахивалась или откровенно грубила в ответ. Как-то смотрелась в зеркальце, ты подкрался сзади и заглянул, я тут же поднесла пудреницу к твоему лицу.
– Ну, и кого ты там видишь? Кучерявого барана? – И тут же устыдилась собственного хамства, пошла на попятный. – Обиделся?
– Да нет, – по-философски грустно ответил ты. – Я же понимаю, когда маленькие дети хотят выказать кому-либо интерес, но не могут себе этого позволить, они начинают всячески изводить нравящийся объект.
Я смутилась, возразить-то было нечем, а ты продолжил:
– Слушай, давай заключим пакт о ненападении.
– Давай, – вздохнула я и терроризировать тебя перестала, старалась быть при нашем общении естественной и «однотонной», как и со всеми другими мальчишками, но получалось не очень. Меня раздирали на части обида, боль и ревность. Как-то в школьном коридоре ты разговаривал с Маринкой Старчак, и она вдруг провела рукой по твоим волосам. Дома я записала: «А ты как кот: кто хочет – пусть и гладит!».
Да тут ещё в твоих речах стала часто проскальзывать тема женитьбы. То скажешь, что жена должна «как кошечка лежать на диване для красоты и ничего не делать».