Винляндия - стр. 26
Всю дорогу Френези улыбалась, безмятежная. Зойду не удастся забыть ее уже печально известных синих глаз, сверкавших под большой легкой соломенной шляпой. Подбегали мелкие детишки, окликали ее по имени. Она сидела с Зойдом на скамье под фиговым деревом, банда ушла на перерыв, Френези ела рожок фруктового льда с радужным узором, чьи краски чудесным манером не протекали друг в друга, подавшись вперед, чтоб не капнуло на свадебное платье, еще материно, а до матери – бабушкино. Кошка черепаховой раскраски, все время возникавшая из ниоткуда, заходила прямиком под капавший рожок, подставлялась ударам ледяных капель лайма, апельсина или винограда, мяукала, словно бы в удивлении, ежилась в пыли, безумно вращала глазами, со всей дури удирала, а потом, немного погодя, прискакивала повторить номер.
– Ты не видел мою кузину Ренэй? Как считаешь, ей хорошо? – Ренэй только что рассталась со своим молодым человеком, но, не отвращенная депрессией, приехала сама из Л.А., прикинув, что вечеринка, должно быть, ей будет в кассу. Зойд ее помнил, в реестре свояков – тетушек, дядюшек и кузенов: высокая цветистая девушка в мини-платье, несущем на себе изображение, от выреза до подола, лица Фрэнка Заппы, чем у Зойда почему-то ассоциировалась с горой Рашмор.
Он улыбнулся, прищурясь в ответ, как школьная училка, которая до сих пор не может поверить своей удаче. Поднялся ветерок и принялся шевелить листвой их дерева.
– Френези, как по-твоему, любовь может кого-нибудь спасти? Думаешь, да, правда же? – В то время он еще не соображал, до чего это глупый вопрос. Она глянула на него из-под самых полей шляпы. Он подумал: По крайней мере, постарайся это запомнить, постарайся держать в каком-нибудь надежном месте, вот одно ее лицо при этом свете, лады, глаза у нее такие спокойные, рот сейчас приоткроется…
Гад или нет, он долго по всему этому не лил слез. Годы всё катились, словно тот прибой, что он, бывало, седлал, высокий, спокойный, неукротимый, безветренный. Но все больше день, настоятельный день, выдвигал свои требования, предъявлял на Зойда свои права, пока тот не отказался расставаться лишь с одним крохотным горьким развлечением. Время от времени, когда луна, приливы и планетарный магнетизм гармонично согласовывались, он осмеливался выйти, прямиком сквозь третий глаз у себя во лбу, в необычайную транспортную систему, по которой мог скользить туда, где бы ни была она, и, неполностью незримый, ощущал довольно для того, чтоб ей досаждать, после чего допекал ее призраком, сколько был в силах, наслаждаясь каждой отжатой минутой. Порок, точняк, и признавался он в нем лишь горстке людей, включая, как, вероятно, могло оказаться неразумным, их дочь Прерию, не далее, чем сегодня утром.