ВЕТВИ БОЛЬШОГО ДОМА - стр. 5
Сейчас Ствол, поднявшийся на полсотни метров, несет на себе шесть мутовок, в каждой – по две-три ветви. Расстояния между мутовками велики, – что ж, каждая семья имеет право на уединение и тишину. Всего в Доме обитает семьдесят семь человек, считая недавно родившуюся Инесу Кастельон, мою внучатую сестренку. Год назад я отделился от матери с отцом – вызвал усагр и соорудил себе хорошенькую веточку в той же мутовке, две звукоизолированные комнаты и шаровидную пристройку под мастерскую. Нет, я был слишком юн, чтобы заводить семейство, и при родителях мне жилось вполне уютно. Просто хотелось работать в одиночестве и на свободе. Я пытался восстановить громкозвучную медь, забытые духовые инструменты доэлектронной эры – гобои, бюгельгорны, саксгорны…
Вообще-то я по склонности музыкант и акустик, но мне никогда не были чужды дела, общие для всего Дома. Я просто не могу стоять в стороне, когда настает мой черед нести взяток в улей бабушки Аустры. Да у нас и мудрено было бы мне вырасти другим! Всеобщим Распределителем мы пользуемся только для того, чтобы получать вещи, которые не можем сделать сами. Теребят Распределитель, главным образом, девчонки, например, заказывая себе ко дню рождения «настоящее» (атомную копию музейного) платье Марии Антуанетты, или серьги с зелеными брильянтами, или еще какую-нибудь, столь же бессмысленную мишуру.
Пищи синтезированной мы подавно не приемлем, и никто нас не уговорит, что она даже на уровне элементарных частиц подобна хлебу из пекарни или молоку из подойника. Еще лет трех от роду я помогал взрослым сажать огуречную рассаду, позднее – молоть проросший ячмень на солод для пива, делать домашний сыр и ухаживать за коровами. Но охотнее всего я ворошил сухую душистую траву в сенном сарае. Главными игрушками моими были всякого рода ушаты, корзины, лубяные короба, лохани, корыта, – многие еще из коллекции Арвида. Подростком я столь же увлеченно возился с микротракторами, с изящными, как часовые механизмы, машинами для беспахотной заделки семян; строил гнезда для пауков, защищавших наш сад от вредителей, и вводил ген быстрого роста молодым яблоням.
И не было на моей памяти ни одного жильца Дома, кроме работавших за пределами Кругов Обитания, кто не участвовал бы посильно в наших сельских хлопотах. Тетя Велта, например, обожала печь домашний хлеб, даже собрала для этого в своей семейной ветви настоящую крестьянскую печь. Ветвь увенчалась дымовой трубою!.. Родичи, склонные к иронии, даже говорили, что хлеб получается у тети намного лучше, чем плоды ее основной профессии – приборы для внепространственной связи. Как бы то ни было, на выпечку Велты сходились все, кто был к этому времени в Доме, и ждали, принюхиваясь, пока искусница вынесет на подносе золотистые теплые караваи – каждый с крестом, начерченным еще по сырому тесту сверху, как велит древний латышский обычай… Некоторые гости утверждали, что нами движет национальная домовитость: ничего подобного, все члены семьи, вышедшие из других народов, охотно включались в хозяйственную жизнь. Скажем, дедушка Жан-Этьен, зять Аустры, оставлял свои геотермальные воды, по которым он плавал в недрах Земли на маленьком сверхпрочном суденышке, и появлялся в Доме затем, чтобы дни и ночи просиживать над восстановлением старинного ткацкого стана. Сперва станки у него получались громоздкие и недолговечные. Потом однажды дедушка зазвал нас, младших детей, в свою ветвь и показал, к нашему ликованию, большущее мотовило, с визгом и стуком наматывавшее на себя пряжу с двух барабанов. Домочадцы дружно включились в дело: скоро у нас стали получаться отличные холсты – и в шесть, и в восемь нитей, гладкие, полосатые, клетчатые! Дальше – больше: мы перестали заказывать через Распределитель новые полотенца, одеяла, простыни, а там