Вертикаль. Место встречи изменить нельзя - стр. 40
В программе фестиваля участвовал 21 фильм. Наград было почти столько же, если не больше. Первая премия, две вторые, две третьи, различные дипломы, призы – «Приз Союза журналистов», «Города Еревана» и прочие.
Короче – единственный фильм, не получивший ни премии, ни приза, ни диплома, был «Место встречи изменить нельзя».
Еду в аэропорт на такси. Шофер-армянин:
– Понравился вам наш город?
– Да, очень.
– Ереван намного красивее Тбилиси. Не на один раз… А намного!
Увлечение
Каждый режиссер должен выучиться рисовать. Каким видишь будущий кадр? Как это объяснить соратникам – оператору, художнику?.. На пальцах?
Детство у меня было не рисовальным. Книжки, рыбалка, футбол, коньки, лыжи, потом девочки. Да и трудное было детство – послевоенное. Краски и кисточку в руках не держал. Карандаш-то – не всегда…
Режиссер, не умеющий рисовать, все равно рисует. А куда денешься? Как объяснишь?
Два кружочка, четыре палочки – человек. Можно рисовать и так. Все равно понятнее, чем на пальцах.
Труднее изобразить массовку. Но и тут можно выкрутиться. Два кружочка, а поверх – полукружия.
Словом, я стал учиться рисовать. Во время лекций на полях конспекта стали появляться фигурки людей, профили, голова соседки, затылок впередисидящего. Иногда получалось похоже. В рисунке узнавалась модель. Новое занятие увлекло, превратилось в привычку. Теперь не могу себя представить на каком-нибудь заседании без ручки в руке и листка бумаги перед собой. Или записной книжки, или просто книжки с чистыми полями. Так появилось это небольшое собрание рисунков на полях. Что-то в них есть. Понятно, это не Пушкин. Рисунки Александра Сергеевича на полях его рукописей дышат неподражаемым очарованием, в них – отблеск гения.
Художником, разумеется, я не стал, но в своей профессии значительно продвинулся. Теперь я могу нарисовать любой кадр. Достаточно внятно и лаконично.
Став взрослым, как я жалел, что не учился в детстве музыке, рисунку, живописи, иностранным языкам. Ребенок, подросток все схватывает легко и удерживает в памяти прочно, на всю жизнь. А как я мог всему этому научиться? Мать – портниха, на ней вся семья: мы с сестрой, бабушка, больной туберкулезом дед. Как я уже писал, отец сгинул где-то в Сибири году в 37-м, 38-м. Он был донской казак. В этом была вся его вина, и одного этого хватило, чтобы стереть человека в лагерную пыль.
Мучительно завидую человеку, который может вдруг сесть за рояль и сбацать легкую мелодию, завидую тем, кто свободно чешет на иностранном (я-то взялся за языки, когда мне было под сорок, и больших успехов не достиг). Белой завистью завидовал художнику, стоящему за мольбертом, – какое, наверное, высокое наслаждение испытывает он, когда что-то получается!