Вершина Великой революции. К 100-летию Октября - стр. 96

. …Циммервальдская душа должна была в груди меньшевиков оттенка Церетели и Скобелева взять верх над марксистской душой. И она, действительно, взяла верх над нею. Церетели и его друзья, сами того не желая и не сознавая, прокладывали путь для Ленина. Они, так разумно утверждавшие, что захват власти трудящейся массой был бы для нее величайшим историческим несчастием, чрезвычайно много сделали для того, чтобы толкнуть ее в бездну этого несчастья»[103].

Меньшевики-«полуленинцы» уже не внимали с прежним пиететом укоризнам своего бывшего Учителя. Они не без сожаления констатировали: «История сыграла с ним злую шутку: его, первого, кто наметил прямой путь революции, она вынудила всем весом своего авторитета воспротивиться революционному движению во время войны, а когда наконец, без него и помимо его, началась революция, история вывела его из борьбы, оставила в стороне и дала ему единственное утешение – кляузно жаловаться»[104].

И старые, обожавшие Плеханова друзья, не разделявшие его позиций 1917 года, все больше отдалялись от Георгия Валентиновича.

Осип Васильевич Аптекман, давний друг Плеханова – со времен народнической юности, «Земли и воли», «Черного передела», социал-демократ, интернационалист. «Этот раз Плеханов, – пишет он об одном знаковом выступлении Георгия Валентиновича, – уж показал подлинное свое лицо: он выступил ярым защитником войны, решительным сторонником „союзников“… Плеханов, таким образом, публично и безоговорочно заявил своей речью, что он стал уже по ту сторону баррикады, перекочевал на тот берег… Плеханов – „социал-патриот“, Плеханов – идеолог империалистической войны, Плеханов в трогательном единении с совершенно чуждыми ему элементами: с правыми эсерами, с правыми эсдеками до кадета Милюкова включительно… И еще я вспомнил роковое одиночество Плеханова в последние годы, его полная изоляция от бывших его соратников, его расхождение с бывшим его другом-товарищем П. Б. Аксельродом». И далее – просто щемящие сердце и душу строки: «Мы сели на скамейку на перроне и… молчали. Жуткое молчание. Плеханов опустил голову. Меня охватило, сказал бы, похоронное чувство. И подлинно: то хоронили мы нашу многолетнюю дружбу, наше дорогое молодое прошлое, совместно пережитое и передуманное… Целую полосу жизни… Я мельком взглянул на Плеханова: „орел“ с подбитыми крыльями, „орел“ – с потухающим взором… Он не глядит уже вперед, вдаль, как это раньше бывало, его проникновенные взоры не прорезывают уж далекие, светлые перспективы грядущего, – его голова опущена… его прозорливый взгляд угас… Раненый насмерть орел… Когда он вернулся в Россию, он не пожелал видеть старых своих друзей, с которыми идейно разошелся… И разумно. Инакомыслящие друзья – уже не друзья и не товарищи»