Вернуть истинную - стр. 52

А, судя по виду, Ленар – тупой исполнитель. Говорят: сидеть, он сидит. Скажут: плясать, будет плясать. Без вопросов. Без раздумий. Главное, чтобы извилины не напрягались.

– Лежат в кроватях. Чистые, накормленные. И спят, – повышает он голос, объясняя мне, как неразумной, всё, что видел. – Плохо что ли? В тепле да сытости?

Ой, не знаю – не знаю.

Отвечаю мысленно, качая головой.

Я с детьми уже долго работаю, чтобы прекрасно осознавать, как все они дневной сон не жалуют и считают пустой тратой времени, а не полезной мерой.

Поэтому… да… услышанное меня беспокоит!

И кажется очень неправильным.

А вдруг их за сутки, что мы не виделись, обижали? Мучили? Или приказывали делать то, что им не нравится. Я по нашей связи только общее их состояние ощущаю, и то слабо. И если вдруг что…

Матушка-Луна, защити девчонок.

Молюсь Луне-заступнице в очередной раз, в слух же произношу то, что должно успокоить двуликого:

– Конечно, хорошо, что оборотницы в тепле и сытости. И здоровы все, – добавляю по наитию.

– Здоровы, кажись, – подхватывает Ленар, мгновенно добрея, и даже решает продолжить. – Днем их профессор осматривал, анализы брал и остался доволен. Значит, все хорошо. И это главное. Поняла?

– Да.

– То-то же! И вообще. Прекращай лезть не в своё дело. Сиди тут тихо, за этой вот, – кивок в сторону малышки, – присматривай. Бета Хорн обещал отпустить, значит, отпустит, если проблем не создашь.

– Поняла, – киваю послушно.

Ответить, что проблем не создам – не могу. Врать оборотням чревато.

Да и недовольный писк крохи с мыслей сбивает. Опять она к себе зовет так, как умеет.

Всего сутки вместе, а уже подметила особенность: если я с ней рядом, разговариваю, держу на руках или просто касаюсь, она спокойная и довольная, отойду хоть на пару метров, пропаду из видимости – громко возмущается.

Не знаю: обычно ли это. С грудничками дел раньше не имела, тем более, с двуликими. Потому и делаю всё по наитию, так, как подсказывает сердце.

Одно понимаю чётко: вся моя сущность тянется к этой девочке, считает ее своей. И моя, и Золотинки. И тяга эта несравнима с той призрачной нитью, что связывает меня с тремя омежками, которые сейчас где-то спят. Она как безбрежный океан, неиссякаема.

– Эй-эй, сладкая, тут я, тут. Иди ко мне на ручки, – прижимаю девочку к груди.

В душе мгновенно растекается тепло и нежность, а Золотинка, забыв обо всех проблемах, урчит и ластится, будто чувствует внутреннего зверя омежки, и принимает его, как собственное потомство.

Вот такой вот поворот. Раньше всегда одна была, а теперь… нет.

Нет!

Эта омежка стала для меня важной. Бесценной. Как никто и никогда не был в этой жизни.