Верность слову - стр. 12
– Так ещё и не воевал совсем, – бодро ответил я, хотя чувствовал себя очень плохо. – Если тут «родные» доктора не заморозят, то ещё повоюем. А тебя куда долбануло? – спросил я у Виктора.
– Да так, сквозная «царапина», – он приподнял гимнастёрку и показал перевязанную грудь. – Врачи говорят, что до свадьбы заживёт. А я уже женатый! – он громко засмеялся. Находившиеся в палатке раненые тоже заулыбались.
– Степаныч, – обратился Виктор к сидящему у выхода из палатки седому бойцу, – тебя сейчас увозят?
– Дык, говорят, сейчас… А там кто их, бога душу мать, знает! – он сплюнул. – А табе чавоть?
– Так ты моему другу костыли оставь. Тебе они, вроде как, и не нужны больше.
– Так-то оно так, да только я за них, вроде бы как отвечаю.
– Дык, – передразнивая пожилого бойца, сказал Виктор, – теперь Димка за них отвечать будет.
– Это оно так, – протянул Степаныч, – ему сподручней было бы.
– И в чём же дело? – не унимался Виктор. – Мужики, а ну-ка передайте сюда вон те запасные ноги! – и он указал на прислонённые к стенке палатки костыли.
Степаныч сложил их вместе и протянул сидевшему невдалеке солдату, тот передал их другому, и они оказались в руках Виктора.
– На! Носи на здоровье подарок Степаныча, – сказал он, протягивая мне два приличных на вид костыля. – Только не задерживай их долго у себя. Они ещё другим пригодятся. Не ты первый, не ты и последний!
– Спасибо, Степаныч, – сказал я бойцу.
– Ну вот, – опять сказал Виктор. – Я ему костыли достал, а спасибо – Степанычу. Ну, никакой благодарности!
– А какой благодарности тебе надо?
– Вот что значит недавно на фронте. Тут благодарность одна – водка или табачок. Уразумел?
– Пока ни того, ни другого нет, но разживёмся, – почему-то оптимистически ответил я.
Ужин… Нетопленая баня, в которой просидел в мокрых от крови бинтах около двух часов в совершенном одиночестве…
Отнесли в центральную перевязочную, в которой убаюканный матовым светом электрических колпаков и теплотой радиатора, согревшего повязки и как бы погрузившего меня в тёплую ванну, я уснул на лежавших рядом носилках. Проснулся под утро от прикосновения и нежного женского голоса: «Товарищ! Вы были на перевязке?» Смотрю: рядом стройные ноги, затянутые в чулки, уходящие под белизну халата. Белая косынка схватывает русые волосы, хирургическая маска из марли висит на груди, а глаза сверкают искорками задорного смеха.
– Нет, – отвечаю.
– Раздевайтесь!
– А если я не в состоянии сам раздеться?
– Помогут! – парировала она и, брызнув огоньками в глазах, процокала каблучками туфелек за стеклянную дверь, отделявшую операционную от перевязочной. Там, сев за стол лицом к двери, она углубилась в писанину.