Вернись после смерти - стр. 46
Игнатьев молча кивнул.
– Вот и прекрасно, действуйте. Последний раз советую, чистосердечно признаться во всем. Второй такой беседы уже не будет. У вас в руках сейчас не только ваша судьба, но и судьба семьи. Это обстоятельство также должно сподвигнуть вас к разумному решению, Игнатьев, ведь если следствие сочтет нужным, то и родственников к ответу привлекут, такое бывает. Кстати, почему сын не в армии, возраст более чем подходящий, немногим за тридцать?
– Кила' у Андрюхи, – угрюмо пояснил Игнатьев. – Сызмальства мается парень.
– Кила, это что?
– Грыжа по-нашенскому. Белобилетник он, кака' уж ему армия.
– Понятно, – сказал подполковник, и, сочувственно помолчав, добавил. – Подумайте здраво, Прокофий Семенович, и примите единственно-верное решение, договорились?
Ответа Баркун так и не дождался, старик сидел понуро, низко опустив седую голову, обессилено уронив тяжелые натруженные кисти рук между колен.
На крыльце подполковник лицо в лицо столкнулся с Тихоновым.
– Возьмите винтовку, лейтенант, – протянул Баркун оружие. – Молодчина вы, быстро отыскали столь важный вещдок. Теперь дело пойдет быстрее.
– Что, сознался? – чуть оторопело спросил тот.
– Пока нет, очевидно, сильно запуган. Дал ему время подумать. Выставьте здесь пост до утра. И вот еще что: пусть Игнатьева ужином накормят, подушку и одеяло принесут. Спать захочет, диваном воспользуется.
– Бабка его приходила, тревожится, что долго не отпускаем.
– Скажите ей, что в целях безопасности ему придется переночевать под охраной.
– Слушаюсь, – вяло козырнул офицер.
Ровно в семь утра подполковник Баркун в сопровождении лейтенанта Тихонова подошел к избе поселкового Совета, и, кивнув на дверной замок, приказал часовому:
– Отомкните!
Из помещения на вошедших крепко пахнуло никотином: видимо, Игнатьев всю ночь курил самосад. Остановившись у порога, подполковник несколько мгновений обескураженно осматривался, с ужасом ощущая, как из-под ног уходит, проваливается куда-то, пол: Игнатьева в комнате не было! Баркун уже хотел, было ринуться назад, но в это время увидел старика между кутней стеной и печкой. Тот висел в петле, уронив набок голову, и даже густая окладистая борода не могла скрыть выражение нечеловеческой муки на его лице. Старик был разут, ношеные сапоги аккуратно, по-солдатски, стояли у его ног, почти касавшихся пола. И только подойдя вплотную, и всмотревшись, чекисты поняли, почему он бос: Игнатьев повесился на веревке, сплетенной из порванных на полосы холщовых портянок. На столе, где подслеповато чадила и потрескивала фитилем догорающая керосиновая лампа, белел лист бумаги. На нем было коряво нацарапано: