Веревочка. Лагерные хроники - стр. 31
А Славик как был в позе, сзади Дипломата, так, не вынимая, обхватил его руками и держит. Тот вырывается, извивается, а сорваться не может.
Тогда он поворачивается в нашу сторону и заявляет:
– Вам эти сучьи провокации не пройдут, педерасты!
От такой наглости все растерялись, а Славик разжал руки.
Эта тварь хватает кусок стекла и прёт на нас размахивая. И тут уж я не растерялся, схватил трап с пола и врезал ему по башке.
Принесли Старика из санчасти и тут же, на сходке, постановили: Дипломата резать.
А он очухался и нам заявляет:
– Какие же вы после этого воры, если педераста на сходке обсуждаете, да ещё и резать постановляете. С вас же за это потом воры и спросят.
Мы аж ахнули. И тут, сука, вывернулся. Ну, Дипломат, одним словом.
Что делать?
Старик и говорит:
– Пусть фраера ему по вене какую-нибудь гадость запустят.
Все воры ушли, а пацаны ему керосин со слюной по вене запустили, он и издох.
Вся зона вздохнула с облегчением, а я стал героем лагерных легенд, потому что Дипломата знали и боялись по всему Северу. Вот такие скорбные дела, Марик…
Так закончил Саша свой рассказ.
Мы ещё немного поговорили, выпили на прощанье, обнялись и больше никогда, в этой жизни, не встречались.
Овчарка
Когда она шла по асфальтовой дорожке мимо штаба в сторону санчасти, вся зона замирала.
Выше среднего роста, в строго подогнанной майорской форме, на высоких каблуках, делающих ее вызывающе привлекательной, она не шла, а плыла, пожираемая плотоядными взглядами заключённых, которых она воспринимала не более чем как биологическую массу.
Крашеные в золото волосы и ярко-красная помада на полных губах возбуждали мужской контингент зоны сильнее, чем любая Мэрилин Монро. Она не скрывала, что ей нравится проходить сквозь строй «голодных» мужчин, но никогда и никого своим взглядом не удостаивала.
На приёме в кабинете санчасти, куда она приходила на пару часов, она была сухой, вежливой и профессиональной.
Как правило, в коридоре сидел офицерик, чего в других местах не встречалось.
О её любовных похождениях ходили немыслимые легенды.
Было ли это правдой, или обычным для такой ситуации трепом, неизвестно, но то, что её боялось всё местное начальство, а зэки из-за нее гробились по изоляторам и БУРам было известно доподлинно.
Какие у неё были покровители неведомо, но она ни с кем из начальства не считалась. Это было заметно даже последнему из сидельцев.
После ранения, моя левая рука всё ещё плохо слушалась, болели почки и я, чтобы отмазаться от работы пошёл к фельдшеру на приём.
Больше, чем на день освобождения он не давал, и я вынужден был записаться к ней, понимая, что могу отправиться прямо из её кабинета на «цугундер», как старые урки именовали изолятор.