Вера. Искушение цыганки - стр. 19
– А я не люблю свой дом, – заявила Вера.
– Дом – это твой тыл. Как можно не любить его? – с ноткой осуждения проговорила женщина.
Но девушка лишь фыркнула. Не хотелось ей рассказывать, сколько страшных моментов ей пришлось пережить в родном доме.
– Меня вот ужасно тянет домой, но нужно подзаработать, внуку помочь с учёбой в университете, – сказала Галина. – Это наше с вами существование тут, девочки, просто ужас, а не жизнь. Условия жуткие. Хуже, чем в коммуналке. Вы молодые, не знаете, что это такое. А я пожила там своё. Уж вы мне поверьте. Тут, в этом вашем хостеле, гораздо хуже.
– Жить в коммуналке – худшее, что можно придумать, – Вера фыркнула.
Галина Ивановна неспешно отпила чая из своей большой кружки, и сказала:
– Не так страшно, как кажется. Иногда ссорились. Но дети всегда были под присмотром и накормлены. А если из соседей кто-то заболевал, то всё, лежи и ни о чём не думай. Врача вызовут, в аптеку сходят за лекарством, обедом накормят, чаем напоят. Без присмотра не оставят. Если с работы кто усталый приходит – тоже сразу соседи чай наперебой предлагают. Не знаю. Я с удовольствием вспоминаю нашу коммуналку в центре Ленинграда.
Вере всё это было чуждо. Странные рассказы о том, как хорошо жить толпой. Она-то знает, как ужасно, когда живешь, словно на всеобщее обозрение. От цыган ничего не утаишь. Там нельзя побыть одной.
– В коммуналках всегда был бардак и грязь. Я в кино видела, – бросила Надя.
– Не всегда. Просто когда всё общее, то вроде и ничьё. Никто не старается улучшить. Но повторюсь – не всегда. Именно в коммуналке и познаётся Человек, как и в нашем обществе.
– Ну в те далёкие времена это не был уж совсем ужас, ужас, – заметила Лидия. – Люди были другие – добрее, сердечнее, дружнее. Всем было нелегко, поэтому и старались не обострять. Мои бабушка и дед жили в коммуналке до начала шестидесятых. А потом на семью из пяти человек получили двушку хрущёвку. Семей было шесть, много детей, большой общий коридор. Отец по нему в детстве на велосипеде катался. С соседями жили дружно, собирались за одним столом по праздникам и много пели. Потом, когда всех расселили, они ещё дружили и встречались. Но, конечно, своя отдельная квартира, твоя личная комната – это ни с чем не сравнимо!
– Да-да, согласна, – закивала Галина. – И всё равно есть в коммуналках какая-то своя прелесть. Мне уже за шестьдесят, а я до сих пор помню всех наших соседей. Баба Дуся, набожная одинокая и старомодная маленькая женщина. В её комнату войдёшь и словно в девятнадцатый век попадаешь. Была ещё Елизавета – полноватая вся из себя дама в шёлковом китайском халате. Как же мне нравилось бывать у неё! Огромный кожаный диван, столы, стулья и кресла на кривых ножках, картины и портреты, туалетный столик с различными флакончиками, шкатулочками и вазочками. Артист (не помню, как звали) высокий, худой, неопределённого возраста, вечно пьяный и добрый дядька. Мой друг Санька с родителями. Старик Бензинов. Имя его не помню. У него был огромный дубовый резной письменный стол под зелёным сукном и маленький белый бюстик Пушкина. Жили мы мирно и достойно. На парадной мраморной лестнице мы любили с Саней играть. Колесо старой прялки из чулана часто служило нам штурвалом. А чулан был самым загадочным и интересным местом в доме. Ой, забыла о таком персонаже, как тётя Дора, мещанка до мозга костей. Она и её маленькая комната составляли единое целое – нечто вязано-вышитое яркими цветами.